за пальто, отвернулся и сел на заснеженную карусель. Он расстроился за свою маму. Или ее застыдился.

– Ты – Петухов? А мать кто?

Саня оттолкнулся ногой и поехал на карусели:

– Шереметьева.

– Вот те раз! И откуда вы у нас такие взялись? Я таких фамилий на Лесобазе еще не встречала.

– Каких таких? – стыдливо спросил Саня, будто «Шереметьева» – это очень плохая фамилия.

– Благородных, – ответила мама и снова начала кричать:

– Нора Ивановна Ш…

На фамилии Санино окно наконец ожило: открылась ставня, вторая, высунулась голова.

– Сейчас спущусь.

Только это не Нора Ивановна сказала, а мужчина. Новый папа, стало быть. Бедный Саня! Саше хотелось сесть с ним рядом, обнять его, варежки ему надеть, он их бросил на снег, заледенеют ведь. Больше всего Саша боялась смотреть в глаза таким ненужным детям. Уж лучше по теплотрассе ходить или железную дорогу перебегать – не так страшно. А Сане в глаза смотреть страшно. Она видела таких детей и обходила их. Знала, у кого в глазах бездна. У Димки-рахитика были такие глаза. Димка не был дураком, он всё понимал. А Саня умный, он знает, что не нужен. Его, если говорить по правде, тоже в интернат сдали. Живет там пять дней подряд. Пока они вместе ходили вечером по темной улице, пока смотрели у Жени мультфильмы, их объединяло то, что у обоих не было рядом мамы. А теперь видно, что между ними – огромная разница. Сашина мама спешила домой, она делала ремонт в квартире, чтобы побыстрее вместе с Сашей уехать с Лесобазы. Маме Саша нужна. Так нужна, что мама банки с краской одна таскает, сама линолеум стелет и даже рискует иногда возвращаться на последнем автобусе. А Норе Ивановне Саня не нужен. Вот и всё. И что тут ему скажешь? Саша отвернулась и стала снова ковырять носком валенка снег. Вскоре вышел мужчина в форме. Саша прижалась к маме – это же милиционер!

– Ма-мо-чки!!! – закричала она и побежала из двора. Мама с милиционером бросились за ней. Саня кричал что-то вслед, он тоже побежал.

– Нееееет! – орала Саша еще сильнее. Главное, не оборачиваться. Пусть так стреляет, она второй раз не хочет это видеть! Нееееет!

– Ты чего? – милиционер догнал ее, схватил за шубу и развернул к себе.

Саша кричала ему в лицо. Вон он, тот крик, который она сдержала тогда, запихнула в себя, закупорила наглухо, чтобы не напугать маму.

– Это он! Он в нас стрелял! Милиционер стрелял.

– Да ты что? – мужчина растерялся и выпустил Сашу. Мама тоже растерялась. Саша побежала в свой двор. У подъезда она остановилась, заходить туда не хотела. Ее все трое догнали.

– Я же не милиционер! Ты что? У меня и оружия нет. Кто стрелял-то?

– Стреляли в них, дядя Володя, у пятиэтажки длинной. В нее и Аньку Вторушину вон из того дома. Аньку эту то ли убили, то ли ногу прострелили… Я не понял че-то…

– Когда стреляли? – милиционер до конца застегнулся, надел нормально шапку.

Саня переспросил Сашу:

– Когда в вас стреляли?

Саша молчала. Дядя Володя? Да это ж тот самый! Вот и увиделись они с мамой. Правильно она тогда сказала – не нужен ей папа. Сидела бы теперь вместо Сани на карусели и сопли со слезами по обмороженному лицу размазывала.

– Когда стреляли? – повторил он строго.

– А когда ваша Нора Ивановна с капустой домой возвращалась. Она мимо меня прошла. Вот когда!

Саша почему-то очень разозлилась на Санину маму за дядю Володю. Почему он у нее спит? Правильно, что они с мамой его выгнали. Он ни разу не вернулся, не спросил маму. Просто пошел, значит, к Норе.

– Чего это она моя? – спросил раздраженно милиционер. Ой, да ведь он вовсе не милиционер, он же прокурор.

– Так вы же у нее спите.

– Не сплю я, – сказал он смущенно. – Я в гости приходил.

– Ага, в гости. А Саше наказали до десяти не появляться.

Она повернулась к Сане – тот на нее не смотрел. Стыдился.

– Лариса Васильевна? Женщина с тазиком! Точно, это же вы? – вспомнил прокурор. – А то я думаю, где-то уже вашу слишком бойкую девочку видел.

– Она не бойкая, – сказала мама, притянула Сашу к себе и обняла. – Она умная.

– Да я вижу, что умная.

– Мальчика-то доведете до дома?

Прокурор взял Саню за руку, тот в ответ вцепился в мужскую ладонь, как в спасательный круг.

– Давайте вас сначала доведем. Да, Саша?

Саша не сразу поняла, что это он Сане.

Вместе пошли домой. В подъезде прокурор зажег яркий фонарик – таких Саша еще никогда не видела – чтобы сразу освещал оба лестничных пролета. Специальный, наверное, фонарик. Прокурор шел впереди и остановился у их двери. Запомнил. Или был у них без Саши? Она отойдет немного от испуга и разберется с мамой.

– Ну, до свидания, Лариса Васильевна? – сказал он, как-то будто хотел о чем-то спросить.

– До свидания, до свидания, – равнодушно ответила мама, отдала Саше палку и стала открывать замки. Прокурор вернулся, чтобы посветить им фонариком, еще раз попрощался и ушел.

– Спасибо, теть Ларис! – крикнул из коридора Саня.

– И тебе спасибо, – сказала Саша.

Она захотела вдруг добавить, что без него, без Сани, умерла бы сегодня со страха. Но не добавила. Мама ничего не ответила Сане и захлопнула дверь. Дома она быстро сбросила с себя сапоги, завела Сашу прямо в валенках в комнату, села на кресло, посадила ее к себе на колени и спросила серьезно:

– Что случилось?

Ответить Саша не смогла, вернее, не успела. Может, если бы она взялась за маму покрепче, так крепко, как только можно, чтобы удержаться во время этого страшного рассказа, не оторваться от мамы, от кресла, от всей земли и не улететь навсегда в черное небо… Но не успела – хлынули слезы. Саша уткнулась в маму и завыла. В шубе, в валенках, в отсыревших штанах. И ничего в ней уже не было – ни страха, ни ужаса погони, ни воспоминаний. Она как будто сразу забыла, что там вообще произошло. Стреляли? В кого? В них? Какое это вообще имеет значение сейчас, когда вся она, до последней своей частицы, превратилась в одно большое непереносимое горе? Стрельба – пылинка в целом горе, годами нараставшем в ней, словно снежный ком. Сил больше нет здесь жить, так жить, всё это видеть, смотреть в глаза таких, как Саня. В кино в этом случае говорят: стынет в жилах кровь. У Саши она стыла уже много лет и вот наконец