твоих предков владели этим красным альчиком, теперь ты, сын мой, пользуйся в игре битком, приносящим счастье". И теперь Абдылла стоял оробелый, не смея взглянуть на хана. "Это биток Алымбека?" — спросил Кудаяр-хан, подняв брови. "Да, повелитель", — еле выговорил Абдылла. — "То-то я его сразу признал!" — и он протянул руку за альчиком. — "А ты, стало быть, Абдылла, добрый джигит". — "Да, повелитель…" — "Хорошо, — ласковым голосом произнес хан. — Но почему же ты, бек, не принял участия в большой игре, а только в розыгрыше?" И, вернув ему альчик, хан, сопровождаемый своим ближайшим окружением, удалился по направлению к диванхане… Абдыллу все поздравляли: "Счастье вам улыбнулось, бек…"

С того дня стал он именоваться беком, принял участие и в большой игре в ордо, и в большой игре в ханской орде, в борьбе за удачу, за власть. А теперь все это — как смутный сон. И снова у него сжалось сердце.

Ему вспомнился Бекназар. "Нет, Абдылла! Сохранить жизнь ценою разлуки с родным народом, с родной землей, да пропади она пропадом, такая жизнь! Я останусь здесь, среди своих, а там будь что будет!" — так он сказал и, отделившись от него, ушел к себе в Аксы. Последние слова Бекназара как будто снова прозвучали в ушах Абдылла-бека, и он тяжело вздохнул.

Из чрева матери вышел он беком, чтобы сразу получить титул, и чуть ли не с колыбели обучали его искусству во имя власти и почета играть судьбами простых людей, как играют в альчики. Изгнанный из привольной зеленой Ферганы, он в этой бесплодной пустыне чувствовал себя так, словно его вышвырнули за двери рая. Он не хотел мириться с этим, не хотел подчиняться, в сердце еще жили надежды, он взвешивал все обстоятельства, искал последнего средства.

Афганский эмир принял его в Кабуле, в своем дворце, вознесенном над городом, с почетом — как вынужденного бежать и скрываться ханзаду. Абдылла-бек со своей стороны проявлял всяческую почтительность, обращаясь к "мудрому эмиру храброго афганского народа". Эмир — узкоглазый, горбоносый, с маленькими торчащими усиками — встал и, приняв вид огорченно-сочувствующий, подошел к Абдылла-беку, поздоровался, наклонив голову. Слегка прикоснувшись к его локтю, дал ему тем самым знак распрямиться и проводил на приготовленное заранее для гостя место. Придворные исподтишка переглядывались: они оценили почетный прием, оказанный эмиром беглецу, и теперь строили предположения, что же будет дальше и чем все это кончится.

По восточному придворному обычаю, эмир произнес стихотворение на тюрки, которое состояло из зарифмованных вопросов, — откуда прибыл гость, чей он сын, какого рода-племени.

Отвечал — тоже, конечно, в стихах — придворный поэт, и в сочиненных им бейтах-двустишиях сказано было, что пришелец явился из Коканда, что конь под ним сказочный, что речь у него соловьиная, а слова и мысли благочестивы. Он сын бека и сам бек по имени Абдылла. Он просит защиты и милости.

— Падишах, — заговорил Абдылла-бек, не садясь. — Вам, мудрому правителю смелого афганского народа, я привел в подарок скакуна с седлом…

Эмир сощурил и без того узенькие глазки.

— Спасибо, сын мой… спасибо… — и, слегка наклонив голову, он сел на трон. — Садись, сын мой. Здорова ли почтенная датха-аим?

— Слава богу, ваше величество…

— Благополучен ли народ ваш? — эмир задал этот вопрос, хотя отлично знал, какие события произошли в Фергане.

Абдылла-бек поймал его взгляд и отвечал горько:

— Если бы он был благополучен, разве скитались бы мы, повелитель.

Эмир опустил веки, подумал.

— Гм… мы слышали… да…

Черные рабы-индусы забегали на носках, прислуживая, подавая всевозможные кушанья, мусаллас в узкогорлых кувшинах. Пришел рубабист, и под искусную его музыку извивались в причудливом и сладострастном танце пять красавиц танцовщиц.

Эмир как будто бы решил во что бы то ни стало развеселить гостя, он сам возглавил беседу, говорил весело и оживленно, пил мусаллас. Но гостя ничто не радовало; чистая, как родниковая вода, мелодия рубаба и танцы прелестных девушек не отвлекали его от тягостных мыслей, а крепкий мусаллас не опьянял, не разогревал кровь.

Когда все удовольствия и наслаждения подходили к концу, Абдылла-бек решился заговорить о цели своего приезда и попросил помочь ему отыскать родичей-тюрков, живущих в Афганистане. По сути дела, это была просьба о праве собрать войско. Эмир, прикусив тонкую нижнюю губу, смотрел на Абдылла-бека и видел, как тот багровеет от волнения. Да и все ждали ответа эмира, затаив дыхание. Эмир одним мановением руки отослал рубабиста и танцовщиц.

— Трудно… трудное положение у вас, сын мой, — откровенно сказал эмир, встал и отошел к решетчатому окну, из которого виден был древний Кабул. Постояв немного, эмир повернулся, подошел к Абдылла-беку и наклонился к нему, пристально глядя в лицо. Абдылла из почтительности встал.

— Сын мой, — мягко и ласково сказал эмир, — ты очень устал. Ты отдохни немного, потом сходи в Мекку, припади к священной каабе, соверши паломничество, а, сын мой? Куда денется суета этого бренного мира, она от тебя не убежит. А после твоего возвращения поговорим еще раз, сын мой…

Хитрые нукеры исподтишка переглядывались — они разгадали ход мыслей эмира. Ханы, эмиры, ханзада, когда счастье изменяло им и они вынуждены были бежать в чужие пределы, обычно отвращали свои помыслы от мирских дел и устремлялись душой к богу. Предпринимали паломничество в Мекку. И эмир давал таким образом понять, что отказывает в помощи. Абдылла-бек тоже это понял и побледнел; первым его порывом было встать и уйти, он взглянул на изукрашенную двойную дверь, но остался сидеть на месте.

Эмир не мог поступить иначе. Покорив весь Индостан, Англия мало-помалу продвигалась на север, подбиралась и к Афганистану; она переманивала на свою сторону беков пограничных городов, натравливала их на эмира. В Афганистане работала картографическая экспедиция Русского географического общества. Чтобы успешнее обезопасить себя от английских притязаний, эмир предоставил русским ориенталистам свободный доступ во внутренние районы страны, заключил соглашение с Россией, вынужден был на нее опираться.

— Тебе следует это сделать, сын мой, — сказал эмир, который знал положение Абдылла-бека, но не хотел быть с ним слишком откровенным.

Гул восхищения мудрым советом эмира пронесся по залу, и под этот гул Абдылла-бек еле заставил себя произнести слова благодарности:

— Повелитель… вы дали благородный совет…

Абдылла-бек встал. Прием был окончен. В заключение эмир вернул беку его подарок — саврасого аргамака.

— Как могу я, приняв такой подарок, подсечь крылья вольному соколу? Тебе конь необходим, сын мой…

Абдылла-бек не огорчился и не обрадовался, попрощался вежливо и уехал.

Не стало последней надежды. Рушился лелеемый им замысел собрать большое войско из близких по крови племен Кашгара