такой беды с сыном, она ни за что не пустила бы на постой троих чужачек, а так ей слишком нужны деньги. К счастью, мне удается убедить Юлию вернуть баллон и все остальное на место («До поры до времени, Юля!»), и в воровстве нас не обвиняют. Пропажу эфира дантистка заметила бы сразу, как только к ней пришел бы очередной пациент.

Вечером, едва бьет шесть, мы запираемся у себя в комнате, отчего‑то забитой всевозможным тряпьем и одеялами, из которых при нехватке кроватей получаются вполне уютные гнезда, и пытаемся уснуть. Спать – лучшее занятие, когда нечем заняться, кроме ожидания. Сквозь полудрему я слышу, как Юлька нашептывает Франтишке сказку о двух сестрах – Красном Яблочке и Зеленом. Это ее любимая, только Юлька никогда не рассказывает до конца. Так я и не узнаю, какую из сестер ведьма съела, а какую взяла в ученицы… Или им все же удалось сбросить проклятие и сбежать?

Тут раздается стук во входную дверь. Дрема испаряется, я поднимаюсь на локтях, Юлька вскакивает, а Франтишка вся сжимается и прикрывает голову, будто ждет неминуемого удара. Настойчивый стук повторяется, и мы слышим, как шаркает к двери бабушка Шошанна, а затем открывает. Слышим ее вскрик и причитания, а затем голос. Очень знакомый голос. Не сговариваясь, мы высовываемся в коридор – там пани Бергман обнимает внучку, ее плечи вздрагивают. А Сара смотрит поверх прямо на нас и одними губами произносит: «Позже».

И мы снова скрываемся внутри.

Строить догадки не имеет смысла, но удержаться сложно. Мы перешептываемся, пытаясь разложить произошедшее по полочкам.

– Думаешь, ее сюда отправила мать?

– Только если дела совсем плохи. Ты помнишь, с какими криками она ее увозила?

– Может, передумала?

– Юля, сказку! – канючит Франтишка.

– Сейчас нам тут расскажут… сказку, – бормочу я вроде бы сердито, а у самой сердце чуть не в горле прыгает.

Вот оно.

Вот. Оно.

Скоро все решится. Когда мне уже начинает казаться, что я вот-вот взорвусь и моя кровь от напряжения плеснет изо рта, как внезапно буря внутри стихает, будто ее и не было. На меня нисходит абсолютный покой, и он был бы жутким, не будь таким блаженным. Меня переполняет сверхъестественная уверенность, для которой нет ни малейших оснований. Так бывало и раньше, так происходит теперь – я готова уже ко всему, что бы ни принес этот вечер.

Спустя три часа, видимо дождавшись, пока бабушка заснет, Сара скребется в дверь нашей комнатки. Прошмыгивает внутрь боком и приваливается спиной к двери. Ее плечи мелко вздрагивают.

– Я готова. Я отведу вас к пани Новак, но! – Она поднимает руку, чтобы не дать себя перебить. – Но только если вы поклянетесь, что поможете моему папе. Идемте, прямо сейчас!

– Подожди, – хватаю ее за руку, усаживаю на кипу колючих шерстяных покрывал, – расскажи по порядку, что с тобой стряслось. Где твоя мама, почему ты одна?

Сара мнется и мнет платье на круглых коленях. А потом с ее носа на стиснутые пальцы падает крупная капля. Потом еще одна и еще.

– Мама подписала бумаги на развод. Она сказала, что спасет хотя бы меня, что мы не заслужили жить в нищете и ненависти. Но она бросила его! Как она могла? Это… из-за денег?.. – Ее голос дрожит, но не срывается. – Она ведь любила его, даже сбежала с ним от своего отца. Папа был ее учителем скрипки, и они… Она сама это рассказала. А теперь – бросила. Из-за денег! Она хотела увезти меня в другую страну, туда, где у нее друзья, а я…

– Ты сбежала, – нетерпеливо закончила за нее Юлия.

– Да.

– Тогда она скоро придет за тобой, – предположила я.

– Не придет, то есть не скоро. Поезд увезет ее далеко, прежде чем она заметит пропажу. Я слышала о таком в радиоспектакле…

Ума не приложу, что за спектакль и как малявка провернула свой побег, но на этом ее рассказ оканчивается.

– Идем же. – Сара вскакивает с одеял и решительно вытирает лицо от слезных дорожек. – Я отведу вас к ней.

Юлька молча кивает и принимается одеваться.

– Далеко идти? – уточняю, натягивая шерстяное платье поверх шелковой комбинации, которую, как и все свое тряпье, я утащила из разоренного материного гардероба. Вещи широки мне в груди и бедрах, но хоть по плечам сидят.

Сара жует губы, прикидывая:

– Около часа. Одевайтесь теплее, ночью будет холодно.

Через пять минут мы уже готовы выходить. Юлия велит Франтишке, сонно трущей глаза, сидеть тихо и вытаскивает откуда‑то из-под одеял топорик для рубки мяса. Кладет его в глубокий карман топорищем вниз. Прикрываю глаза, удерживаясь от тяжелого вздоха, который выдаст мою нерешительность и слабость. Надеюсь, на нас никто не нападет и оружие не придется пускать в ход. В конце концов, мы ведь идем только посмотреть, только разведать… Ничего не случится.

Ночной город кажется неприветливей обычного. В этом тоже есть логика: если мне и доводилось выбираться из дома после захода солнца, я передвигалась исключительно на автомобиле с личным водителем и наблюдала центр, горящий электрическими вывесками ресторанов. И я была с родителями. С обоими, когда все еще было хорошо, а мир казался ласковым и справедливым.

От реки тянет оттаявшей тухлятиной и холодом, под ногами скользит подмерзшая влага. Кажется, весна в этом году так никогда и не наступит. Мы ежимся и подозрительно вглядываемся в каждую тень, по широкой дуге обходя кабаки и тому подобные заведения, откуда доносится пьяный смех и грубая музыка. Еще не хватало, чтобы к нам пристали, приняв за компанию малолетних проституток.

Чем ближе мы к цели, тем увереннее шагает Сара, а я пытаюсь понять, где мы, что это за район и как мы доберемся сюда без провожатого. Это небогатый район, сплошь из жилых и доходных домов, где сдаются комнаты. Белье на веревках, ругань из окон. Чем мы ближе, тем упорнее мой разум цепляется за образ топора для рубки мяса, который Юлия положила в карман.

Сара сворачивает в очередной переулок и останавливается у невысокого кирпичного здания. Свет горит в нескольких окнах, но большинство темны.

– Сюда. – Сара машет нам рукой, подзывая, и идет мимо крыльца к полуподвальным окнам. – Здесь ее комната, я наблюдала через окно, как она снимала пальто, ложилась на кровать и читала.

Свет внутри не горит. Возможно, Душечка спит? Стараюсь заглянуть в оконце, но через стекло ничего не разглядеть. Может быть, она прямо там, в нескольких метрах от нас, а может быть, где‑то далеко. Прищурившись, вижу в вязкой темноте смутные абрисы предметов. Что‑то похожее на кровать, а там… стол?

– Посторонись, – слышу я голос Юлии и отклоняюсь вбок, улавливая движение краем глаза. А затем отчего‑то глухой звук бьющегося стекла.

Будто со стороны или даже с высоты я наблюдаю, как Юлия выбивает остатки стекол топорищем, обмотанным ее платком. Осколки, судя по всему, сыплются на кровать внизу, почти не издавая при этом характерного дребезга.

– И зачем? – это единственное, на что меня хватает. Конечно, битые стекла лучше истекающего кровью трупа, но начало впечатляет. Чего мне еще от нее ждать? А через минуту, через час?

– Я увидела, что ее нет внутри, и почувствовала, что нужно поступить именно так.

– Да, именно таким образом, чтобы кто‑то побежал за полицией!

Юлька вытягивает шею, снова обматывая вокруг головы шерстяной платок.

– Никто ничего не слышал. Теперь нужно влезть туда и осмотреться.

Глухое