– Я. Туда. Не полезу. А ты просто не протиснешься, уж извини.

– Полезу я. Девочки, только вы не ссорьтесь, пожалуйста, нам еще спасать моего папу. – Сара быстро пускает ноги в образовавшийся полукруглый проем. – Я быстро. Ай!

– Боже, не порежься о стекло!

– Все хорошо, – шепотом заверяет Сара и исчезает в окне полностью.

Слышится скрип кровати и тихие шаги по дощатому полу.

– Смотри, есть ли печь, какая она и что еще есть из вещей, – инструктирует ее Юлия.

Ну просто гений стратегии. И это человек, который всерьез планировал коварное отравление! Нет, с таким подходом наш грандиозный «план мести» обречен на провал. Может, это и к лучшему, но происходящее все сильнее отдает абсурдом, отчего я чувствую себя пустой и очень, очень уставшей.

– Тут какие‑то чемоданы… И бумаги! Те самые.

– Сара, крошка, вылезай оттуда, – командую я. – Ты уже сделала все, что могла, дальше мы сами. – И Юльке, шепотом: – Она еще совсем ребенок. Хватит ее впутывать!

Голова и руки Сары вновь показываются в проеме выбитого окна, она морщится и охает, но тащит с собой какую‑то тетрадь с торчащим из нее мятым конвертом. Когда она вручает свою добычу мне, на сиреневой обложке остается след ее ладони. Я тут же перехватываю руку и смотрю на свет:

– Так и есть, порезалась! Всегда лезешь на рожон?

Порез, цепочку кровавых точек-ран, надо бы обработать и перевязать. Здесь неподалеку была аптека, окна которой еще горели, но я не успеваю, потому что Сара указывает себе на ноги:

– Еще колени… Так жжет и чешется, ужас…

На этот раз Юлька реагирует быстрее – она хватает Сару под руку и тащит прочь. Отдалившись от дома пани Новак, она подводит ее к фонарю и осматривает ранки.

– Там было не стекло, – неразборчиво бормочет Сара, и я с ужасом отмечаю, как ее лицо заполняют уродливые красные пятна. – Там были колючки…

Ее ладони и колени в дырках чулок покрыты волдырями, как будто она извалялась в крапиве. Сара еле удерживается от того, чтобы не чесаться, а я вижу, как наливаются отечной тяжестью ее веки. Быстро, слишком быстро!

– Это что, яд?!

– Это аллергия! – уверенно возражает Юлия. – Держи ее, я в аптеку…

– Только не бей там стекла! – громким шепотом умоляю я ее спину, но Юлька меня уже не слышит, а Сара…

Сара смотрит на меня из-под опухающих век и дрожащими губами еще выговаривает:

– Теперь я умру, да? – а у самой лицо уже как контурная карта гор и равнин.

– Боже, нет, Сара, дорогая… – Я даже не знаю, что говорить в таком случае. Я ни разу не видела, чтобы человек на глазах покрывался волдырями. Сара обхватывает покрасневшими и все еще кровоточащими ладошками фонарный столб и стоит, понурившись, привалившись к нему, пока я выплясываю вокруг жестяной курицей. – Ты не умрешь, сейчас Юлька принесет какое‑нибудь лекарство. Ты знаешь, она у нас умная, жутко умная, она даже работала в больнице, где меня… В общем, она много чему там научилась. Все будет хорошо.

Но на Сару мои заверения не производят никакого впечатления:

– Если я умру, поклянись, что ты все равно спасешь моего папу…

Вскоре Юлия возвращается с бинтом и какой‑то склянкой.

– Пришлось стучаться в окна, но аптекарь еще не лег спать.

Мы кое‑как обрабатываем мелкие, но глубокие царапины на руках и коленях Сары обеззараживающим средством, но оно не слишком помогает.

– Теперь надо ждать. Должно стать легче, ведь мы промыли места, через которые попала отрава…

– А в аптеке не было, не знаю, какого‑нибудь порошка, который можно просто выпить, и эта твоя аллергия просто прошла? – злюсь я. Кожа Сары по-прежнему мучительно чешется, если судить по ее скулежу и попыткам разодрать кожу через бинты.

Юлька разводит руками:

– Уж извини, такого не бывает.

Нужно как можно быстрее доставить Сару домой. Довольно на сегодня приключений. Вот только что мы скажем ее бабушке? Что увели двенадцатилетнюю девчушку в ночь, в город, где она порезалась, судя по всему, о какую‑то отравленную проволоку? Да пани Бергман нас живьем в печи сожжет и будет абсолютно права!

Но встречают нас иначе. Завидев на пороге зареванную и опухшую Сару, проснувшаяся бабушка Шошанна распахивает объятия:

– Ой вей, ты ж мое несчастье! Спасибо, что вернули, – это уже нам.

Юлия кое‑как объясняет, что Сара поскользнулась в темноте и напоролась на что‑то острое и теперь у нее крапивница. Бабушка понятливо кивает и готовит марлевые примочки с содой. Все нужные манипуляции она проделывает, ни на секунду не прекращая причитать на идише, время от времени припоминая того самого «шлимазла».

Через какое‑то время Сара устроилась на высокой бабушкиной железной кровати, вся обложенная подушками и облепленная содовыми примочками. Она не спит и не плачет, а сосредоточенно глядит в потолок. А мне не хватает духу сказать ей что‑то вроде: «Ну, теперь поправляйся. А я пошла» – и уйти.

Будто расслышав мои мысли, Сара чуть поворачивает голову так, чтобы не сползли примочки, и сипит:

– Не уходи, Магда, пожалуйста. Побудь со мной.

– Что за глупости, – фыркаю. – Конечно, не уйду. Посижу, пока ты не заснешь. Ну и приключение вышло, правда? – и зябко передергиваю плечами, нисколько при этом не рисуясь. Меня действительно передергивает от одной мысли о произошедшем. Пола пальто бьет меня по груди, и я вспоминаю о предмете, который поместила во внутренний карман. – Заодно надо глянуть, что ты такое секретное выудила из логова Душечки. Наверняка она очень боялась воров, раз оставила такую ловушку. Вдруг здесь ответы на все наши вопросы?

Подмигиваю Саре, чтобы хоть немного ее приободрить, и сажусь на край ее постели, закинув ногу на ногу, совсем как мужчина, чтобы повеселить ее. Но Саре не до смеха.

Тогда я вынимаю из кармана уляпанную кровью толстую тетрадь в сиреневой обложке, открываю ее:

«15 октября 1907 г.

Здраствуй, дорогой задушевный друг! Уверена, что ты станешь мне самым блиским другом и слушателем, ведь иначе и быть не может!»

Сердце делает кульбит в предчувствии чего‑то дурного. Будто кто‑то подошел ко мне со спины, положил тяжелые ладони на плечи и спросил:

«Ты действительно хочешь знать, что там?»

«Я должна».

И я принимаюсь читать. Чем дальше я читаю, тем отчетливей осознаю, что знаю Викторию. Очень близко знаю. И теперь даже ближе, чем когда‑либо хотела. И она вовсе не выбралась из чертогов ада, как я успела навоображать в своей одиночной палате под действием барбитуратов, – она тоже человек со своей собственной историей.

События с отцом Сары развиваются на ее глазах, и ей уже вряд ли удастся оправиться, отряхнуться и жить как ни в чем не бывало, а Виктория видела и переживала из года в год такое! Неудивительно, что из просто вредной малявки получилась… пани Новак. На моих глазах крошечная ядовитая гусеница обращалась в бесчувственный кокон, чтобы однажды стать смертоносной бабочкой.

Я была маленькой, когда шла война, но она действительно шла, и на ней воевал отец, а эта женщина, будучи в том же возрасте, что и я сейчас, прошла сквозь нее по локоть в чужой крови. Понимая чувства людей не лучше, чем мир насекомых, она собирала себя по частям, заимствуя то имя, то интересы, то таланты, то манеру поведения и прозвище, пока не сложилась из этих разрозненных фрагментов, будто церковный витраж, в самой сердцевине которого есть изъян, который