Вернувшись на свое место, протиснувшись мимо девочки, занимавшей соседнее кресло. Закрыла глаза и скоро уснула. Ей приснился; Сендзин в виде белого тигра, крадущегося за ней по пятам сквозь джунгли.

Ребенком Жюстина больше всего любила смотреть на тигров, когда ходила в зоопарк. Но белых тигров знала только, по фотографиям и поэтому всегда придавала особое значение такой раскраске; не такой красивой, как у их собратьев, но зато более мужественной и несколько печальной. Ей казалось, что альбиносы добровольно отказываются от более ярких цветов, компенсируя эту утрату чем-то другим. У людей тоже такою бывает.

Сендзин, белый тигр, все приближался, огромными скачками преодолевая густые заросли, сдерживающие ее продвижение. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вот он уже присел, чтобы броситься на нее, и открыл свою клыкастую пасть. Но вместо того, чтобы откусить ей что-нибудь, он вдруг заговорил. Причем голосом Хони. У МЕНЯ НИКОГДА НЕ ВУДЕТ СЕМЬИ. Я ОДИН, ВСЕГДА ОДИН, — сказал ей тигр голосом ее подруги-психоаналитика. И уселся на задние лапы, тяжело дыша, терпеливый, как бог.

Жюстине стало жаль этого огромного зверя, такого мужественного и такого печального. ВЫ УЖАСНО ОДИНОКИ, ПРЕДПОЧИТАЕТЕ ПАРИТЬ, ПОДОБНО ОБЛАКУ, НАД ЗЕМЛЕЙ, СЧИТАЯ, ЧТО ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ ОТ СКУЧЕННОСТИ. А НЕ ТЯЖЕЛО ЛИ ДЫШАТЬ В РАЗРЕЖЕННОМ ВОЗДУХЕ ОДИНОЧЕСТВА?

Огромный хвост белого тигра хлестал во все стороны, стуча по черной земле: тук-тук, тук-тук, — как огромное сердце. Я ВСЕГДА ОДИН. В ДЕТСТВЕ Я ПЛАКАЛ ОТ ОДИНОЧЕСТВА, И МНЕ БЫВАЛО СТЫДНО ЗА СВОЮ СЛАБОСТЬ, В КОНЦЕ КОНЦОВ Я ЕЕ ПРЕОДОЛЕЛ. СЛАБОСТЬ? О НЕТ! У ВАС В ГЛАЗАХ БОДЬ. КАША ДУША ВСЯ В ШРАМАХ, — сказала Жюстина и протянула руку, чтобы погладить зверя.

Он ей улыбнулся. МОЙ ДУХ ЧИСТ, ОН НЕ ЗНАЕТ ЭМОЦИЙ И, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, НЕ НУЖДАЕТСЯ В УТЕШЕНИИ. Но Жюстина видела, что он говорит не от сердца, и она, преодолев страх, приблизилась и обвила руками шею зверя. И в этот момент тигр начал разваливаться прямо у нее на глазах. Морда пошла трещинами, и из-под нее проглянули черты Хони. Она что-то говорила Жюстине, что-то очень важное, но неразборчиво. Жюстина вся обратилась в слух, но по лицу Хони уже вошли трещины. Оболочка развалилась, и на нее смотрел Сендзин Омукэ. Все еще в объятиях сна, Жюстина спрашивала себя, где она могла видеть этого человека. Кто он такай? Но прежде чем она успела вспомнить, лицо Сендзина Омукэ начало таять, будто оно было сделано из воска, — очевидно, не выдержав ее пристального взгляда.

Вот истинная сущность этого человека: один обман, скрывающий другой. Все остальное — иллюзия.

Она смотрела в лицо своему преследователю, и сердце ее похолодало. Она хотела закричать, голосовые связки даже заболели от напряжения — и лишь беззвучно открывала рот. Она хотела убежать — ноги не слушались. Она понимала, что умрет, если не убежит, но бежать было некуда.

Жуткая символика сна дошла до ее сознания, и она очнулась.

— A-a-a! — вырвалось у нее вместе с дрожью, которая сотрясала все тело.

— Что с вами?

— А?

— Вы вся дрожите. — Голос был детский, голос той девочки, чаю сидела с ней рядом, читая книгу с самого момента взлета. — Вы не заболели?

— Нет, — ответила Жюстина, изо всех сил пытаясь улыбнуться. Она откинулась головой на спинку сиденья. — Это только сон.

— Моя мама говорят, что нельзя бояться снов, — сказала девочка. — Ваша, наверно, тоже говорила. Вы испугались, потому что не любите слушаться?

— Да, — улыбка Жюстины стала немного более естественной. — Наверное, так оно и есть.

Девочка дорылась в кармане своего, рюкзачка, вытащила шоколадку. — Возьмите «Сникерс», — предложила она. — Мне он всегда помогает.

Жюстина рассмеялась:

— Спасибо. — Она начала разворачивать угощение. — Знаешь, она слишком большая для одного. Давай пополам?

— Давайте! — радостно согласилась девочка.

Наблюдая, как маленький ротик поглощал шоколадку с неподдельным наслаждением, Жюстина обнаружила, что это дало ей больше удовольствия, чем ее собственная половина.

— Как тебя зовут?

— Марта.

— А меня Жюстина. Очень приятно познакомиться.

— Мне тоже! — сказала Марта, слизывая с губ остатки лакомства.

— Ты путешествуешь одна?

Марта скорчила рожицу. — Моя мама в Нью-Йорке, а папа — в Токио.

— Да, большое расстояние их разделяет, — заметила Жюстина. Лицо Марты погрустнело. — Они разделились до того, как папа уехал.

— Вот как! — пробормотала Жюстина, чувствуя, будто ненароком зашла в чужую комнату. — Ну, во всяком случае тебе удается видеться с обоими. А заодно и Японию посмотреть.

— Да, — просияла Марта. — Я люблю Японию. Здесь у меня столько друзей. Всегда жалко уезжать. — Но ее лицо говорило Жюстине, что не из-за друзей ей было жаль покидать эту страну.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказала Марта и опять полезла в рюкзачок. Она извлекла оттуда лист шероховатой бумаги, свернутый и перевязанный ленточкой. Марта развязала бантик, развернула лист и с застенчивой улыбкой подала его Жюстине. — Я сама это нарисовала.

— Да это просто чудо! — восхитилась Жюстина. Так оно и было: японский пейзаж, необыкновенно трогательный в простоте и безыскуственности смелых линий. В нем было схвачено что-то такое, для чего у Жюстины не было слов, какая-то строгость и ясность, но увиденная глазами ребенка. Все вместе создавало впечатление потрясающей правды.

— Одну картину я нарисовала для папы, — сказала Марта. — Он сказал, что гордится мной, и что сразу отнес ее к себе в офис. А эта — для мамы.

— Такой работой можно гордиться, — сказала Жюстина, отдавая рисунок. Она помогла девочке свернуть его и перевязать ленточкой. — Ты очень талантлива.

— Спасибо, — поблагодарила Марта. — Но у меня это как-то само получается. Вроде и не очень стараюсь...

— Иногда очень трудные вещи даются некоторым очень легко, — молвила Жюстина, подумав о Николасе и о том, как гордилась бы она, получив такой рисунок от своей дочери. — И я думаю, что это замечательно.

Марта ерзала в своем кресле, запихивая рисунок назад в рюкзачок.

Желая поддержать разговор, Жюстина спросила:

— А что ты читаешь? Наверное, что-то ужасно интересное. Ты прямо-таки прилипла к этой книжке, как только мы взлетели.

— Это о двух девочках, — ответила Марта. — У одной из них совсем не было друзей.

— Как грустно! — заметила Жюстина с чувством.

— Да, — согласилась Марта. — Но жизнь другой девочки была еще грустней. У нее не было семьи. Я думаю, ничего грустнее и придумать нельзя. Верно?

Жюстина взглянула на девочку, на ее веснушчатое личико, невинные глазки, на ее сине-белую блузку и юбочку, на ее туфельки и носочки — и у нее защемило сердце. И в первый раз за много месяцев она прикоснулась к своему животу без чувства потери, вины и отчаяния.