Вот и у меня здесь сидит будущий человечек, подумала она, растет, питается. А когда выйдет на волю, он будет крошечный и беспомощный. И он будет так нуждаться в любви. Как сказала Марта? Я ДУМАЮ, НИЧЕГО ГРУСТНЕЕ ПРИДУМАТЬ НЕЛЬЗЯ. Правда, до чего же это грустно!

— Ты права, — согласилась Жюстина. — Всегда можно завести друзей — таких, как у тебя в Японии, таких, как мы... Но когда нет семьи, это действительно самая грустная история на свете.

* * *

Ожидая прихода домой Киллан Ороши, Негодяй прослушивал записи на микрокассете. Он сам открыл дверь, что не составляло ему особого труда, поскольку замок на ней сконструировал он сам: двухзначный запирающий механизм, для которого не нужно никакого ключа. «Это гораздо удобнее, поскольку не нужно бояться, что он закроется, когда у тебя нет в кармане ключа, — объяснял он Киллан. — Кроме того, такой замок запирает более надежно». Но не от него.

Негодяй имел довольно бледный вид, когда пошел на мини-кухню Киллан, чтобы выпить чего-нибудь покрепче, переваривая то, что услышал. Как это называется? Инкриминирование преступных замыслов — вот как! И не только ему, но и самому Кузунде Икузе. Боже!

Негодяй опрокинул рюмку неразбавленного виски, быстро налил еще, выпил. Затем вернулся туда, где на супермодерновом кофейном столике Киллан стоял магнитофон, как злобный пес, ждущий, когда его спустят с цепи. Негодяй опять прослушал все с самого начала. Он сидел, подперев голову руками, и смотрел на пса, когда вошла Киллан.

— Привет, Негодяй, — бросила она с порога. Если она и удивилась, увидев его, то очень умело скрыла это. Но вообще-то они постоянно вот так неожиданно появлялись друг у друга.

— Что это у тебя такое?

— Наше прошлое, — сказал он, не отрывая глаз от черной металлической коробки, содержащей это хитроумное устройство. — А, может, и будущее.

Он запустил пленку.

Киллан не произнесла ни слова, пока пленка не кончилась. На лице ее ничего нельзя было прочесть. Будто умерла или медитирует. Наконец нарушила мертвую тишину: — Где ты, черт побери, это раздобыл?

Он поднял глаза.

— А тебе никогда в голову не приходило, что тебя могут подслушивать?

— Нет, никогда! — она указала на магнитофон. — Чей это?

Негодяй пожал плечами.

— Сейчас мой. Нашел в соседней квартире. Пустующей. — Он рассказал ей о звуке, который он слышал ночью: ТРАХ! — будто арбуз разбился, упав с высоты. — Или человека шмякнули башкой об стенку. — Он рассказал ей о вмятине в стене, о засохшей крови и частицах костной и мозговой ткани.

— Немалую силу надо иметь, чтобы такое сделать с человеческой головой, — заметила Киллан.

— Еще бы! Чертовскую силищу! — Он видел, что она слушает его, думая о своем. — Эй! — окликнул он. — Ты о чем?

— Я думаю о том, что могло происходить там. И о том, у кого нашлось достаточно сил, чтобы проломить стену человеческой головой. Именно грубой силы, а не искусства.

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть такой на примете?

— Может быть, — ответила она. — А кстати, ты еще не думал, что делать с этой штуковиной? — она кивнула на магнитофон. Негодяй ответил: — Собирался отдать ее кое-кому.

— А конкретно?

Негодяй ответил не сразу. Ему было неприятно отвечать.

— Томи, — наконец выдавал он.

— А, этой сучке? — завопила Киллан. — Не выйдет. У меня есть лучшая идея.

— Лучшая для кого: для тебя или для меня?

— Иногда ты перебарщиваешь с цинизмом, — сказала Киллан, садясь рядом с ним. — Хотелось бы переиграть после стольких лет? Но в любом случае мое предложение будет хорошо для нас обоих.

— Ой, сомневаюсь.

— Ну а зачем ты тогда пришел сюда, если не за помощью?

— Мне нужно было тихое место, чтобы прослушать запись. Я не был уверен, что за мной не следят.

Киллан бросила взгляд на магнитофон.

— Из этой записи явствует, что подслушивали не тебя одного, — сказала она. — При других обстоятельствах я бы только посмеялась, слушая свои записанные на пленку сексуальные стоны.

— Господи, ты хочешь сказать, что и за твоей квартирой могут следить?

— Откуда мне знать?

— Но я был очень осторожен.

Киллан рассмеялась:

— Могу себе представить! Последний из великих сыщиков.

Негодяй недовольно хмыкнул, разглядывая магнитофон.

— Ну, ладно, — сказал он наконец, — что бы ты с ним сделала?

— Я бы отнесла его к человеку, которому больше всех хочется заполучить его.

— А именно?

В глазах Киллан начали плясать чертики, хотя лицо оставалось непроницаемым.

— Кузунде Икузе, — ответила она.

Негодяй подскочил, словно она прикоснулась к нему обнаженным проводом под током.

— Я всегда подозревал, что ты полоумная, — сказал он. — Но не до такой же степени!

— Остынь и немного подумай, — возразила Киллан. — Икуза выложит нам за эту пленочку все, что потребуем. А почему бы и нет? Одна наша связь с ним, если о ней проведает общественность, будет ему дорого стоить, а уж свидетельство о его манипуляциях с «Накано» и вообще стоить ему головы.

Негодяй встал и заходил взад-вперед по комнате, бросая взгляды то на нее, то на пса, скалящего на него зубы с кофейного столика. — Знаешь, я вспомнил, как много лет назад, когда ты была совсем девчонкой и все приставала к нам, чтобы мы брали тебя с собой мотаться по улицам, один из нас стал тебя подначивать сунуть руку в огонь. Мы думали, что ты сдрейфишь и мы от тебя отделаемся. — Он взял ее руку перевернул ладонью вверх. На большом пальце был старый шрам от ожога. — Но ты приняла вызов. Так нам ничего не оставалось, как позволить тебе таскаться за нами. И прозвище дали соответственное — Сорви-Голова. Но, Киллан, мы тогда были несмышленыши. Теперь мы знаем, что почем.

Киллан посмотрела Негодяю прямо в глаза.

— Что ты этим хочешь сказать? Ты что, совсем ослеп, что не видишь, как тебя эксплуатируют? Тот же Кузунда. Ведь это он заправляет «Накано», на которую ты ишачишь! Ты создал ИУТИР, а что ты за это имеешь? Кукиш с маслом! И ничего кроме тебе не светит, так и знай! Сколько раз я тебе об этом говорила? Ты пашешь на них, как негр! А кто пользуется плодами твоего труда? А кто ДОЛЖЕН пользоваться?

Она бросила на него уничтожающий взгляд.

— А этим шрамам я горжусь. Он для меня как медаль за доблесть. Ты же помнишь, все признали, что я не хуже любого мальчишки на улице, а, пожалуй, и почище. Более отчаянная, чем кто-либо из вас.

— Более полоумная — это уж точно.