— Мужа надо любить и принимать таким, какой есть, —глубокомысленно изрекла Ксюша, — хотя бы ради ребенка.

Митя встал, взял Машу и вышел из кухни, не сказав ни слова.Маша отнеслась к незнакомым рукам совершенно спокойно, улыбнулась, потрогалапальчиком Митины усы, широко зевнула и быстро, возбужденно залопотала, словнохотела сообщить ему что-то важное. Он уселся на диван и стал шепотомрассказывать ей сказку про колобка, не обращая на Ксюшу никакого внимания.Ксюша села в кресло напротив. Глаза закрывались. День был огромный, жуткий, ивпервые она призналась себе, что только здесь, у Мити, чувствует себя дома и вбезопасности. Ей не хотелось уходить. Она заранее заказала такси по телефону наодиннадцать тридцать, и пора было собираться. Маша заснула у него на руках, онсидел и молча покачивал ее.

— Уже начало двенадцатого, скоро такси приедет, — прошепталаона, встала и потянулась.

— Такси приедет и подождет. Я оплачу ожидание, не волнуйся,— прошептал в ответ Митя.

— Оплатить я могу и сама. Не в этом дело.

— А в чем?

— Я уже объясняла, я привыкла ложиться рано. Очень хочетсяспать. — Она зевнула и потерла глаза. — К тому же свекровь прилетает ночью, ядолжна быть дома.

— Про свекровь ты уже говорила, — напомнил Митя. — Еесамолет приземляется в пять пятнадцать утра плюс дорога от Шереметьева доМосквы, получается шесть пятнадцать. Плюс пограничники, таможня. Не волнуйся,она появится дома часов в восемь, не раньше. У нас еще куча времени.

— Никакой таможни, зеленый коридор, — пробормотала Ксюша.

— Ну ладно, в половине восьмого. — Он посмотрел на Машу, онапричмокнула и улыбнулась во сне. — Ты ей какой-нибудь прикорм даешь?

— Нет. Пока только грудное молоко.

— Молодец. Уже можно тертое яблочко, начиная с половинычайной ложки.

— Без тебя знаю. Ее от яблока пучит.

— Тогда попробуй абрикосовую мякоть. Говорить, онанедоношенная родилась?

— Ага, восьмимесячная.

Помолчали. Опять молчание стало неловким, как три часаназад, в первые минуты.

— Я собираюсь специализироваться на педиатрии, — медленно,как будто размышляя вслух, произнес Митя. — У педиатров всегда есть работа.Взрослый при нынешней платной медицине до последнего будет терпеть, к врачу непойдет, разве что на «скорой» увезут. Но ребенка своего потащит к доктору прималейшем чихе. Так что работой я буду обеспечен.

— Разумно, — кивнула Ксюша.

— Но ты знаешь, теперь я стал сомневаться, получится ли изменя хороший детский доктор. — Митя грустно вздохнул. — Ты говоришь, Машавосьмимесячная, но я, хоть убей, не вижу никаких признаков. А ведь в три месяцаони остаются. Ты должна это знать, ты готовишься к экзаменам, читаешь многовсякой литературы, в том число по педиатрии. Признаки недоношенности — этоазбука, Ксюша, это тебе каждый сельский фельдшер определит. Но раз ты говоришь,значит, так оно есть. Кому же знать, как не тебе? Бедный ребенок. — Митя провелладонью по Машиным русым волосам.

— Ничего не бедный. Очень богатый, — сердито рявкнула Ксюша.— Масса радостей впереди. Оксфорд, Кембридж, отдых на Канарах, одежки отКардена. Ладно, Митюша, нам действительно пора. Я должна хорошо выспаться передвстречей со свекровью. С ней всегда надо быть в форме. Я ужасно рада с тобойповидаться. — Ксюша подошла к дивану, попыталась взять спящего ребенка у Митииз рук, но он не отдавал.

— Ты что? Нам правда пора.

— Сядь! — скомандовал Митя. Ксюша послушно села рядом с нимна диван и быстро произнесла:

— Ладно, такси еще не приехало, можно минут пять посидеть.

— Пошутили, и будет, — прошептал Митя. — Нет, ты,пожалуйста, не отворачивайся, смотри мне в глаза. В больнице мне рассказали отвоем муже. Он наркоман. Потасканное злое ничтожество. Что касаетсяпятикомнатной квартиры, шикарной дачи и мамаши-миллионерши, это все правда.Пожалуйста, смотри в глаза! Зачем ты это сделала?

— Что, Митенька?

— Сама знаешь. Почему ты не сказала мне, что беременна?

— А при чем здесь ты? — Вместо улыбки у Ксюши получилсяжалкий оскал. Она старалась мысленно заклеить пластырем не только свой рот, нои глаза, потому что они предательски наливались слезами, вообще было бы отличнообмотать липкой широкой лентой себя всю, стать неподвижной, бесчувственноймумией.

— Может, я должна была сообщить тебе это там, в больнице,когда мы виделись в последний раз? Но, во-первых, вокруг было много народу, втом числе твоя роковая брюнетка, во-вторых, ты меня даже не заметил, а в-третьих,я пришла договариваться об аборте, и если бы там не было толпы студентов стобой посерединке, то договорилась бы. Дай мне телефон, надо узнать, почемузадерживается такси.

— Все нормально с такси. Не дергайся.

— Что значит — нормально?

— Пока ты кормила Машу, я позвонил на фирму и попросил,чтобы машину прислали часом позже, в половине первого.

— Зачем?

— Затем, что надо поговорить. Я не мог сразу, мне необходимобыло раскачаться. Я слишком долго ждал этой нашей встречи, произносил про себя длиннющиемонологи, горячие и убедительные. Когда ты позвонила сегодня и сказала, чторебенку три месяца и две недели, я все подсчитал и жутко разволновался. Тысколько угодно можешь врать самой себе, но мне не соврешь. Конечно,пятикомнатная квартира и прочие прелести — это весомо, зримо, конкретно. Нонаркотики — это еще конкретней. Однако дело совсем в другом. Даже если бы твойСолодкин был трезвейшим, добрейшим, порядочнейшим человеком, все равно, Маша —моя, а не его дочь. И ты всегда, всю жизнь будешь об этом помнить. Ты не любишьего, тебе с ним не просто плохо, тебе страшно. Ты боишься, что рано или поздноон посадит тебя на иглу.

— И что дальше? — тихо спросила Ксюша.

— Тебе решать. Чтобы было все окончательно ясно, скажу: мненикто, кроме тебя и Маши, не нужен. Твое право не верить. В каждой из девиц,которая была со мной потом, я пытался увидеть тебя. Правда, не сразу самомусебе сумел признаться в этом. Все получилось банально до тошноты. Я привык ктебе за десять лет школы. А потом, в академии, столько новых красивых девушек,ну прямо глаза разбегались, мне показалось — так не бывает, чтобы только ты, спервого класса и на всю жизнь. Надо попробовать что-то другое. Попробовал. Непонравилось. В общем так. Я тебя люблю и жить без тебя не могу. Хорошо слышала?Больше повторять не буду.

— Что? — Ксюша сморщилась и приставила ладонь к уху. — Я неслышу. Повтори!