в окружающем мире. Но какой бы ни была причина, ты действительно слушал нас, и мы были тебе благодарны.

Ты помнишь наш разговор? Помнишь, где мы побывали и что мы там видели? Переплетная стала нашей точкой доступа, той точкой в пространстве, которая содержит все остальные точки, и в ту ночь ты был совершенно свободным мальчиком, крошечным астронавтом, совершающим свой первый прыжок в бесконечную и непознаваемую вселенную. Ты впервые смог увидеть голоса вещей, которые ты так долго слышал, всю эту шумную материю, боровшуюся за твое внимание. Своим сверхъестественным слухом ты мог с абсолютной ясностью воспринимать извилистые формы и контуры звуков, которые издает материя, перемещаясь сквозь пространство, время и разум. Некоторые из этих звуков были настолько прекрасны, что заставляли тебя громко смеяться и хлопать в ладоши от восторга, а другие были такими грустными, что по твоему лицу текли слезы. Ах, какие у нас были видения!

Контейнеровозы, сверкающие в лунном свете у берегов Аляски. Пирамиды серы, желтеющие в тумане. Опустошенная луна со своими кратерами; планеты, звезды и астероиды; черная как смоль ворона с бриллиантовой тиарой; стая резиновых уточек, кружащихся в тихоокеанских водоворотах. Молодая девушка, замирающая при звуке шагов, и сверкающая в небе Андромеда. Секвойи горят свирепым пламенем, а в глубоком океане черная гринда[78] несет на носу своего мертвого детеныша, и в это же самое время морские черепахи плачут солеными слезами в пластиковые сети.

Невозможно выразить словами эту бесконечность Бессвязного!

В одно и то же мгновение мы становились свидетелями становления созвездий, скоплений движущейся материи. Мы воспринимали динамичный поток вибрирующей материи, оформляющейся в виде мрамора или бейсбольной биты, кроссовок или истории, джазовой импровизации или вирусной инфекции, яйцеклетки или старинной серебряной ложки.

Мы видели богатые месторождения серебра в Серро-де-ла-Буфа[79], где трудились рабы Сакатекаса, обогащая испанскую корону; из того серебра была выплавлена та самая ложка, которая кормила тысячи ртов – разинутых, голодных, молодых и старых, красных и румяных, вонючих и кривозубых, прежде чем отправиться в сумке иммигранта обратно через океан, в Новый Свет. В Бронксе она была украдена мелким воришкой. В Хобокене она заглянула в ломбард, а затем еще в один в Рино, прежде чем отправиться на запад, на край континента, к своему нынешнему месту упокоения в забитом водосточном желобе на карнизе средней во всех отношениях школы где-то на севере тихоокеанского побережья Америки.

Между прочим, она кормила и тебя. Устроившись на подставке промышленного резака, ты видел, как твоя мать кладет этой ложкой банановое пюре в твой младенческий ротик. Раскачиваясь при этом в кресле-качалке. Напевая тебе про корову и луну. Хэй, диддл-диддл. Глядя на это, ты плакал.

Все это ты видел и чувствовал одновременно. Как такое возможно? Потому что в Переплетной, где явления еще не переплетены, а истории еще не научились вести себя линейно, мириады событий возникают одновременно, происходя в один и тот же настоящий момент, совпадающий с твоим. Освободившись от истории, ты видел становление вселенной, облака звездной пыли, эманации теплого маленького пруда, из бурления которого зародилась вся земная жизнь. В ту ночь в своем несвязанном, непереплетенном состоянии ты повстречался со всем, что было и когда-либо могло быть: формой и пустотой, а также отсутствием формы и пустоты. Ты почувствовал, каково это – полностью открыться, слиться с материей и впустить в себя все.

В том числе и нас. Ты впустил и нас, и, оказавшись внутри, мы смогли получить доступ к твоим органам чувств и понять, наконец, каково это – видеть глазами, слышать ушами, обонять носом, пробовать на вкус языком и прикасаться кожей, а это, в конце концов, именно то, чего хотят книги. Нам нужны тела, и впервые мы смогли представить, каково это – иметь тело. Мы смогли воспринять сознание, порождаемое телом. Мы подарили тебе непереплетенный мир, а ты в ответ подарил нам это.

Часть четвертая

Больница

Ребенок пробирается по едва различимым тропкам. Читая, он затыкает уши; книга лежит перед ним на высоком столе, и одна его рука всегда покоится на странице. Для него приключения героя рождаются из кружащихся букв, похожих на образы и послания падающих снежинок. Он дышит одним воздухом с участниками описываемых событий. Он общается с персонажами гораздо теснее, чем взрослые. Он несказанно тронут их деяниями, словами, которыми они обмениваются, и, вставая из-за стола, он в несколько слоев покрыт снегами чтения.

Вальтер Беньямин «Улица с односторонним движением»

ЧИСТАЯ МАГИЯ

Глава 3

УЖЕ РАЗБИТА

Как-то раз, когда я принесла учителю чай, чашка соскользнула с подноса и упала на пол. Это была старинная чайная чашка со стихотворной надписью, изготовленная в давние времена и очень красивая. Мой учитель когда-то получил её в подарок от своего учителя; это была его любимая чашка, и он ею очень дорожил.

Когда она упала, я вскрикнула. Учитель оторвал взгляд от книги и кивнул.

– Уже разбита, – сказал он и продолжил чтение.

Я пришла в замешательство. Чашка не разбилась; к счастью, она выдержала падение на пол. Я подняла, осмотрела её и, не найдя ни единой щербинки или трещинки, вымыла её и еще раз со всей возможной аккуратностью подала в ней чай учителю. Когда он предложил мне присоединиться к чаепитию, я ожидала, что он сделает какое-нибудь замечание по поводу моей неуклюжести или объяснит значение произнесённых им слов, но он не сделал ни того, ни другого. Он спокойно, как ни в чём не бывало, попивал чай, созерцая сад за окном. Наконец я не выдержала.

– Ходзо-сан, – обратилась я к нему, поставив свою чашку. – Ваша чашка не разбилась. Почему же вы сказали, что она уже разбита?

Учитель, подняв чашку к глазам, полюбовался ею.

– Она очень старая, как ты знаешь. Ей, наверное, лет двести. Её изготовила Ренгецу. Знаешь, кто такая Ренгецу? Это была очень красивая девушка с очень печальной судьбой. Она была незаконнорожденной, и её отдали в приёмную семью, когда она была ещё совсем маленькой. Став взрослой, она дважды выходила замуж, но оба мужа и все пятеро её детей умерли, так что она выбрила себе голову и сделалась буддийской монахиней. Она была бедной, но одаренной и занялась гончарным ремеслом, а на своих чашках и мисках писала стихи собственного сочинения. Ее изделия пользовались большим спросом, и она зарабатывала большие деньги, но раздавала их все беднякам.

Я слушала его, снедаемая нетерпением. Он часто так делал: отклонялся от