– Потом перезвони мне, ладно? А то я уснуть не могу.

Телефон зазвонил, когда она готовила чай.

– Ну, что?

– Ничего.

Кори пошла с чаем в гостиную.

– Слушай, Джевон, не мог бы ты быстренько сгонять на Девятый?

Она видела там пару раз этого паренька, когда подменяла коллег на верхних этажах: он сидел в кабинке за баррикадой из книг и с серьезным видом смотрел в открытую книгу, ссутулившись и покачиваясь взад-вперед. Однажды, когда он отошел, Кори посмотрела, что он читает, и удивилась: там были книги о средневековом вооружении, о немецком кино, о сюрреалистическом искусстве, о Вальтере Беньямине, а еще сборник сказок. Были и другие, но запомнились эти. За соседним столиком сидела еще одна постоянная посетительница, писательница, она подняла взгляд, заметив Кори.

– На прошлой неделе он читал аргентинскую фантастику и про разведение хорьков, – сообщила женщина. – Хорхе Луис Борхес. Можете себе представить? Разве дети читают Борхеса?

Кори отпила чая и обожгла язык: телефон снова зазвонил.

– На Девятом чисто. Что дальше?

– Можешь посмотреть в Переплетной? – попросила Кори, подумав.

Последовала долгая пауза. На заднем плане она слышала слабый глухой звук, похожий на свист ветра над горлышком бутылки.

– Алло, ты слышишь? – спросила она.

– Калипсо сегодня тоже не спится, – ответил он.

Она представила, как он стоит на жутком пешеходном мостике, глядя вниз, на темный полуподвальный этаж.

– Это просто восходящий поток воздуха, – сказала она.

– Это ты так думаешь.

Чай не успел остыть, когда телефон зазвонил еще раз.

– Ты права. – Джевон говорил, понизив голос. – Я стою у двери Переплетной. Он там, внутри.

Кори поставила чашку на стол.

– С ним все в порядке?

– В общем, да. Просто сидит там на старом резаке для бумаги, странно так улыбается и напевает что-то себе под нос. Я его позвал, но он не отвечает.

– Ладно, слушай. Я сейчас возьму «Убер» и…

– Он голый, Кор. На нем нет никакой одежды.

– О, боже. С ним что-то случилось?

– Да кто знает. Но ты же понимаешь, что я должен об этом доложить?

– Погоди. Немножко подожди. Пожалуйста.

– Ну, давай быстрей.

Он сидел на краю старого станка «Quintilio Vaggeli», а длинное лезвие, изогнутое, как ятаган, нависало у него над головой. Кори смотрела на него, стоя в дверях. Вроде бы, он не был ранен и не собирался себя поранить, и он был не до конца раздет. На нем были трусы, а остальная одежда сложена аккуратной стопочкой на полу. Казалось, он пребывал в каком-то трансе: сидел, сложив руки на коленях, слегка раскачиваясь и напевая себе под нос. Колыбельную? Нет, детскую песенку. «Греби, греби, плыви на своей лодке». Босые ноги мягко покачивались в такт песне, а покрасневшие глаза смотрели куда-то вдаль, в пустоту. В воздухе стоял странный запах, смесь чего-то химического и чего-то еще, похожего на кислое молоко, – и все это смешивалось с запахом старой бумаги и клея. Вокруг Бенни на столешнице резака и на полу под ним лежали маленькие белые сугробы из сотен кусочков бумаги. Он неплохо позабавился с итальянским инструментом.

– Бенни? – позвала Кори.

Он моргнул, но не откликнулся. У него все еще было лицо и тело маленького мальчика, худая узкая грудь, округлый живот, гладкие щеки были мокры от слез. Кожа золотистого цвета, а волосы слиплись, словно от чего-то клейкого, и торчали пучками в разные стороны. Голос все еще высокий и надломленный. Тихо по реке…

– Бенни, ты меня слышишь? – Кори шагнула ближе. Его губы едва шевелились, и казалось, что песня исходит откуда-то издалека, из дальних уголков Переплетной или даже из-за пределов Библиотеки. Прислушавшись повнимательнее, Кори услышала эхо, так что песенку вместе с Бенни пел еще один голос, или десять, или десять тысяч, и все они в меланхоличной гармонии повторяли эти слова.

Весело, весело, весело, весело, жизнь – всего лишь сон…

75

Много ли ты из этого помнишь, Бенни? Или ты отгородился и от этих воспоминаний?

Сначала вошел ночной охранник, потом он ушел. Затем появилась маленькая библиотекарша, которая осталась и попыталась заговорить с тобой. Потом охранник вернулся с полицейскими. Один за другим они входили в Переплетную, двигаясь медленно, чтобы не напугать тебя. Они говорили тихо, настороженными голосами. Они не знали, чего от тебя ждать, почему ты там сидишь или что ты чувствуешь. Они видели только маленького мальчика в белых трусах, который забрался на промышленный резак для картона и сидит там, сложив руки чашечкой на интимном месте, а над его головой нависает длинное изогнутое лезвие.

Ты мог бы объяснить, что твои руки сложены так для комфорта и безопасности. Выражение твоего лица, довольная полуулыбка и отстраненный взгляд могли бы успокоить пришедших, но почему-то не успокоили. Мальчики не должны сидеть на резаках и держаться за свои интимные места в общественных. Мальчики не должны раздеваться в библиотеках посреди ночи. Ты мог бы объяснить, что снял одежду, потому что от нее воняло слезоточивым газом и скисшим молоком, а от острых паров у тебя болели глаза. Ты мог бы сказать им, что лезвия любят резать, и даже несмотря на то, что ты подружился с этим резаком, ты принимал должные меры предосторожности. Но ты ничего не объяснил, и поэтому они не поняли. Возможно, нам следовало бы убедить тебя поговорить с ними и объяснить свое поведение, но мы этого не сделали. Честно говоря, у нас даже мысли такой не возникло. Книги не препятствуют мальчишеским выходкам. Книги ценят вашу эксцентричность, а кроме того, мы ведь были заняты, не правда ли? У нас с тобой состоялся наш первый настоящий разговор. Мы с тобой были далеко, очень далеко.

Один за другим входили незваные гости и слышали, как мы поем. Помнишь? Мы пели «раунд», тот самый «вечный» канон[77], который пели твои родители, а ты слушал его из маминого живота. Наши голоса сливались с бессвязными звуками несозданных книг, которые появлялись в Переплетной и исчезали, как призраки; перекрывающиеся куплеты сбивали с толку незваных гостей, и в этом был свой смысл. Мы пели так, чтобы они не расслышали за текстом этой вечной колыбельной нашу с тобой тихую беседу. Наши слова в ту ночь звучали друг для друга. В каждом мальчике есть книга, Бенни, но не каждый мальчик может услышать ее текст. Не каждый мальчик готов слушать.

В ту ночь ты слушал. Может быть, причиной была первозданная сила Переплетной, или твой контакт с разъяренной битой, или возмущение и замешательство людей на улицах. Может быть, в тот момент тебе нужна была книга, чтобы разобраться