собственными глазами, как этот метод был применён к Лопесу де Айяле, когда тот был снят со своих постов в Толедо[833], с той только разницей, что Айялу не заточили в тюрьму, возможно, считаясь с принцем. Сармьенто, однако, не мог ожидать такого снисхождения. Он не был связан ни с одним могущественным властелином, городом или государством, не принадлежал ни к одной партии. Политически он был полностью изолирован, и любая акция, предпринятая против него, осталась бы безнаказанной.

Беспокойство за свою безопасность, которое, скорее всего, охватило его с июня 1446 г., превратилось в настоящий и всевозрастающий страх после ареста группы высших аристократов в Сафраге и мая 1448 г.[834] Хотя большинство этих аристократов принадлежало к оппозиционной партии, они уже успели примириться с королём и не давали повода для такого жестокого обращения. Никакого объяснения не было для этих неожиданных арестов и последовавших за ними широкомасштабных конфискаций, и никто не был уверен в их истинной причине. Тем не менее царило общее согласие по поводу того, что всё это было совершено с полным пренебрежением к законам и обычаям. Знать была встревожена. В «Хронике Хуана II» сказано так: «Знатные и менее знатные аристократы, как и простые кабальеро этих королевств, были шокированы, возмущены и раздражены, так как они были уверены, что подобное же зло может прийти ко всем. По их мнению, всё это было сделано потому, что магистр ордена Сантьяго, дон Альваро де Луна, не чувствовал ограничений в исполнении своей воли»[835].

Находясь рангом ниже высшей знати, Сармьенто мог решить, что у него есть особые причины для беспокойства. Если Альваро мог так третировать высших аристократов только потому, что сомневался в их лояльности, почему бы ему не отнестись подобным же образом и к Сармьенто?

Если мы правильно интерпретируем его образ мыслей, Сармьенто был убеждён, что его стычки с администрацией, равно как и важнейшая занимаемая им позиция, поставили его на первые места в списке неблагонадёжных. Затем произошло его смещение с командования воротами, и Сармьенто не мог не понять, что это означало. Это означало открытое неверие в его лояльность королю, Альваро де Луне и делу короля и ещё больше подтвердило его сильнейшие подозрения по поводу уготованного ему будущего. А самое главное, всё это было грозным предупреждением, заставляющим понять, что ему остаётся один-единственный путь — предупредить надвигающийся удар контрударом по опасному врагу.

VII

Согласно общепринятому мнению, мятеж в Толедо был народным бунтом, который вспыхнул, не спланированный никем, и который Сармьенто возглавил после того, как мятежники захватили город. Это ошибочное заключение. Как увидит читатель, существует убедительное свидетельство тому, что Сармьенто вёл восставших с самого начала[836].

Временная близость между днём, когда Хуан II объявил свое решение об управлении Толедо, и днём, когда началось восстание, не опровергает это заключение. Она, напротив, подтверждает его. Маловероятно, чтобы такой мятеж был организован в столь короткий промежуток времени. Поэтому мы должны заключить, что план переворота, материализовавшийся в январе 1449 г., был составлен вместе с необходимыми подготовительными шагами до предшествовавшего декабря. Мы видели, как много таких шагов могло быть в голове у Сармьенто в течение почти двух лет и как основной мотив, подтолкнувший его на грань решения, стал ещё более обязывающим к концу 1448 г. Но сам по себе мотив не может объяснить случившегося в следующем месяце. Толедский мятеж, как это обычно происходит в подобных случаях, возник на том перекрёстке, где встречаются мотив и возможности.

Можно не сомневаться в том, что Перо Сармьенто искал возможность воплотить в жизнь свой мятежный план. И мы также можем предположить, что такую возможность должно было, по его пониманию, предоставить состояние дел в королевстве. Наблюдая за политической сценой, он должен был искать признаки развития событий, которые могли бы дать ему надежду на трещины в стене режима. Искры такой надежды, надо полагать, вспыхивали в его мыслях довольно часто, потому что королевство было зачумлено растущими недовольствами, а некоторые пограничные регионы уже бурлили. Начнём с того, что северо-восточная граница стала театром войны в июне 1446 г., когда важные крепости Атиенса и Ториха пали перед Хуаном I Наваррским[837]. Глубоко воткнув шипы в тело Кастилии, эти крепости служили арагонцам базами для набегов на близлежащие территории[838]. И в то время, как эта граница пылала, другая, дальше на юге, вспыхнула огнём в феврале 1448 г. Там вечно причинявший беспокойство Родриго Манрике, претендовавший на титул магистра Сантьяго (тот самый титул, который носил Альваро), укрепился в качестве хозяина Мурсии и, используя её как базу, атаковал оттуда области Молины и Севильи[839]. В этих рейдах ему помогали мусульмане Гранады, таким образом отягощая проблему, создаваемую Кастилии её южным мусульманским соседом.

Вскоре оказалось, что эта проблема не ограничилась рейдами, приносящими людские потери и потери скота. Результатом мусульманских атак 1447 г. был захват нескольких укреплённых мест, таких как Аренас, Уэскар и два форта Велеса (Бланке и Рубио), которые охраняли подходы к Лорке и Мурсии[840]. Не встречая армии, готовой остановить его, мусульманское проникновение грозило продолжаться. Согласно «Хронике Сокольничего», мусульмане заметили волнения и раздоры в Кастилии, благодаря которым она казалась почти беззащитной, что воодушевляло их продолжать свои атаки[841]. Это суждение хрониста эхом вторит мнению Альваро. И ему, и королю было очевидно, что эти проблемы являются результатом подстрекательства и поощрения возбуждения со стороны Хуана I Наваррского.

Возможно, арест ведущих аристократов оппозиции был частью плана Альваро начать войну против Арагона или предупредить всеобщее арагонское вторжение. Он мог видеть эту акцию предупредительной мерой, которая не допустит поддержку Наварры со стороны кастильских своенравных баронов. Но акция удалась только частично и в конце концов ударила рикошетом по короне. Несмотря на то что Альваро удалось ослабить оппозицию арестом некоторых самых непримиримых ее членов, она усилилась, привлекла в свои ряды многих других, которые стали бояться его шагов и намерений. Вдобавок к тому, двое членов старой группы инфантов, адмирал Фадрике и граф Кастро, не попали в ловушку, расставленную в Сафраге. Они бежали в Сарагосу и там подталкивали Хуана, короля Наварры и вице-короля Арагона, объявить войну Хуану II и Альваро де Луне. Они, несомненно, утверждали, что, если Арагон и Наварра быстро вторгнутся в Кастилию, они смогут призвать под свои знамёна большинство кастильских аристократов, жаждущих падения Альваро. Хуан Наваррский был склонен верить им и послал адмирала к своему брату, королю Неаполя Альфонсо, чтобы получить одобрение этого плана[842]. Шансы на арагонское вторжение