делая это в основном среди ремесленников и рабочих. Так они могли создать революционный фермент в среде черни, которая сможет пойти за ними, когда возникнет в этом надобность.

Мы думаем, что именно так население Толедо, или, точнее, часть этого населения, было привлечено на сторону Сармьенто. Его узкие, сугубо личные интересы были теперь поддержаны народным движением и тем, что его члены считали своим общим или даже «святым» делом. Никогда ещё не был заключён более странный и грязный союз между лидером и теми, кого он должен был вести, но он породил плоды — несомненно горькие, но заряженные жизненной силой, позволившей им выжить так долго, как никто не мог предвидеть.

IX

25 января по пути в Оканью Альваро нанёс краткий визит в Толедо, чтобы попросить городских вождей о займе в 1 миллион мараведи для короны. Если говорить точнее, он не просил о займе, а потребовал его в категоричной форме. Деньги, по его словам, требовались для организации защиты страны от её врагов, нападающих с востока и юга, и Толедо, добавил он, не может не разделить тяжести этих нужд. Но вождей города это не убедило. Явно ошарашенные требованием Альваро, они напомнили ему, что Толедо, согласно старинной привилегии, был освобожден от предоставления таких займов. Альваро возразил, указав ещё раз на чрезвычайное положение государства, и отбыл, очевидно убеждённый в том, что городские лидеры, с которыми он говорил, предоставят короне займ[849].

Его уверенность, однако, была преждевременной. Собравшись вскоре после его отъезда, городской совет решил воспротивиться этому требованию и послал делегацию в Оканью, чтобы известить коннетабля об этом решении. Но Альваро остался твёрдым и неумолимым, делегация вернулась в Толедо с хмурыми лицами[850]. Теперь совет понял, что у него нет выхода, кроме как предоставить Альваро требуемый займ, и дал указание своему казначею, Алонсо Коте, откупщику конверсо, начать необходимый сбор денег[851].

Сармьенто, как приближенный короля, обязан был присутствовать на заседаниях совета и знал, что многие граждане были возмущены[852]. Они отвергли доводы Альваро, игнорировали его политические аргументы и соображения и просто настаивали на том, что требование займа является грубейшим нарушением их прав. Если они всё же согласились на займ, то только по единственной причине: они полагали, что продолжение сопротивления с их стороны будет означать открытый конфликт с Альваро, и никто не хотел выглядеть ответственным за поощрение такого конфликта. Но скверное настроение, разочарование и уныние распространились из совета на всё общество, и, пока Кота продолжал собирать деньги для займа, начались приготовления к народному бунту.

Нет сомнений в том, что визит Альваро в Толедо и его мрачная оценка состояния государства привели Сармьенто в радостное расположение духа и усилили его намерение поднять восстание. В то время как большинство членов совета думали, что утверждения Альваро намеренно преувеличены, чтобы усилить аргументы в пользу займа, Сармьенто, по всей вероятности, верил, что Альваро, по существу, был прав. Сармьенто должен был быть убеждён, что Хуан Наваррский в союзе с ведущими кастильскими аристократами действительно планирует вторжение в Кастилию, как это утверждает Альваро. Это привело его к заключению, что в национальном плане время для мятежа было подходящим. Тем не менее он должен был убедиться, что в Толедо тоже время пришло.

Эту уверенность он, наверное, получил от Гарсии и его друзей Они сочли настроение простонародья подходящим, чтобы начать общее восстание. Они полагали, что любая провокация может поджечь пороховую бочку толедской толпы, и были уверены, что могут использовать «займ» в качестве подожжённого фитиля, который приведёт к взрыву. Сармьенто дал согласие, и они начали приводить свой план в действие.

Согласно хроникам, сообщающим об этих событиях, определённые лица подстрекали низшие классы не принимать участие в сборе средств для займа. Враждебные слухи распространялись об Альваро и Коте, согласно которым они придумали этот займ для своего личного обогащения; Кота должен был заработать в качестве откупщика, а Альваро — получить у того взятку[853]. Когда одного из ремесленников, отказавшегося платить свою долю, потащили в тюрьму, он закричал хриплым голосом, и весь город пришёл в страшное волнение[854]. Вскоре зазвонили колокола кафедрального собора, призывая народ на сход. Там были произнесены яростные речи, и народ призвали идти к откупщику и наказать должным образом этого конверсо, архитектора этой преступной схемы. Кота бежал, но его дома были разграблены, а затем подожжены[855]. Это случилось в понедельник 27 января[856]. Как мы указали выше, большинство хроник описывают эти события как спонтанную реакцию черни, или бедных слоев населения, на обложение данью, которая была для них непосильной[857]. Конечно, кто-то из них не мог заплатить требуемое, но такие инциденты случались нередко. Такое бывало в Испании при всех налоговых сборах на любой из ступеней, но это не могло само по себе побудить город к мятежу, если он уже не был готов к бунту. Взрыв в Толедо выглядит хорошо спланированным и направляемым умелой рукой, так что его нельзя считать спонтанным.

В истории еврейского народа в диаспоре еврейские общины слишком часто становились объектом бунта толпы (известных позднее под названием погромов). Однако погромы редко случались «внезапно», без предшествующего подстрекательства, интенсивной грубой демагогии, обращённой к сброду, и целенаправленной организации крепкого ядра погромщиков, которые поведут за собой чернь. Толедское восстание в январе 1449 г. было именно явлением подобного рода. Те, кто звали народ на сход в соборе, прекрасно знали, чего хотят достичь. В их числе были, по всей вероятности, два каноника собора, Перо Лопе де Тальвес и Хуан Алонсо, которых мы позже увидим среди друзей Маркильоса и главных союзников[858]. Они могли выступать на сходе в кафедральном соборе и подбивать толпу атаковать дом Коты, разумеется, рассчитывая, что на этом она не остановится. Очевидно, толпа, устремившаяся в собор, а оттуда — к домам откупщика, чтобы приступить к насилию, слышала не в первый раз разглагольствования и обвинения, прозвучавшие с амвона. Бунтовщики пришли туда, пропитанные насквозь ненавистью к конверсо и к Альваро де Луне, их «покровителю». Образ Альваро как угнетателя народа и союзника его врагов был, несомненно, глубоко укоренён в их головах.

Эти экстремистские и провокационные взгляды, безусловно, могли подпитывать враждебность. Но сброд не действует согласованно, когда переводит свои эмоции в насилие. Для того чтобы это произошло, толпа должна быть ведома индивидуумами, которым она верит и в которых видит своих вождей и наставников. Именно такие люди могут повести толпу на битву и вообще