Сын пустыни невозмутимо указал рукой совсем в другом направлении.

Юдифь спросила ещё что-то – наверное, воды. Но бедуин с сожалением вскинул голову и брови арабским жестом отрицания. У него нет воды, а может, он просто не хотел делиться. У него был верблюд, который всегда доставит его до места раньше, чем он захочет пить.

– Салям алейкум, – попрощался тот, как будто для него было привычным делом встречать в пустыне заплутавших путников, и перед тем как взяться за поводья своего верблюда, он снова надел на голову тонкую металлическую дугу наушников, которую на время разговора спустил на шею.

– Вот же! – вырвалось у Стивена. Он указал на наушники. – Что это?

Бедуин непонимающе посмотрел на него и снова снял наушники. Бросил на Юдифь вопросительный взгляд. Она что-то сказала ему, после чего он извлёк из недр своего бурнуса серебристый кассетный аудиоплэйер и показал его Стивену.

– SONY-плэйер, – сказал он с горловым арабским акцентом.

– Плэйер! – прохрипел Стивен. – Настоящий SONY-плэйер!

Безумный, гогочущий смех исторгся из его пересохшего горла, сотряс его, грозя разорвать на куски его умирающее тело.

– Стивен! – воскликнула Юдифь. – Что с тобой?

Гордый сын пустыни, очевидно оскорблённый смехом Стивена, с каменным лицом засунул аппарат назад, под светлое, длинное одеяние.

– Нет, подождите! – крикнул Стивен, протягивая руку. – Простите меня. Мне очень жаль. Юдифь, пожалуйста, скажи ему, что я прошу прощения. Спроси его, не даст ли он нам батарейки. Пожалуйста!

– Зачем тебе эти батарейки?

Он и сам толком не знал, зачем. Но батарейки были очень важны. А то, что это именно SONY-плэйер, было очень смешно. Когда он был маленький, ему всегда хотелось такой, и на свои первые заработанные деньги он наконец купил его.

– Спроси его!

Она что-то сказала по-арабски. Стивен и не знал, что она говорит по-арабски. Он так многого о ней не знал, а теперь было уже поздно узнавать.

Бедуин оглядел его с ног до головы и отрицательно мотнул головой снизу вверх. Стивен сунул руку в карман брюк, нашёл смятую купюру – это был целый полтинник, – лихорадочно расправил её и протянул бедуину:

– Батарейки, пожалуйста! Я плачу за них пятьдесят долларов!

– Стивен, что такое? Дались тебе эти батарейки. На что они тебе? Не смеши людей…

– Пятьдесят долларов! – упрямо повторил Стивен. – Только за батарейки!

Араб положил ладони на луку своего седла, взявшись за поводья, и что-то сказал Юдифи. Верблюд тем временем смотрел на странников с тупым равнодушием.

– Что он сказал?

– Он сказал, если тебе не жалко отдать за батарейки пятьдесят долларов, то отдашь и сто.

– Конечно, отдам! – воскликнул Стивен и полез в карман брюк. – Сто долларов, конечно.

Он начал искать, но ничего не нашёл. Ничего, ни монетки, не говоря уже о купюрах. Он взглянул на бедуина, который неподвижно ждал.

– Мне очень жаль, но больше у меня нет. Только пятьдесят долларов.

Сын пустыни явно понимал по-английски больше, чем показал вначале. Он нагнул голову, скривил рот в надменной улыбке и отрывисто произнёс:

– Then have a nice day!

С этими словами он дёрнул за поводья и умчался, словно песчаная буря.

Стивен непонимающе смотрел ему вслед. Пятьдесят долларов за пару батареек – ведь он давал хорошую цену?

Да где же эти проклятые вертолёты? Это же уму непостижимо. Два дня назад, когда они ещё ничего не знали и ничего не имели, те отслеживали каждый их шаг. А теперь, когда они всё знают и всё имеют при себе, никому до них и дела нет!

Нигде никого и ничего. Куда ни повернись, пустое и ясное небо до самого горизонта. И земля вокруг сверкала, будто их со всех сторон окружала вода.

Юдифь шипящим и хрипящим голосом говорила ему и о нём такие вещи, которые не содержали, судя по тону, ничего хорошего. Он не понимал, почему она это делает. Но она изрыгала все эти слова, словно освобождалась от ядовитого балласта, будто спешила очиститься и освободиться.

Но ведь она сама прошла с ним весь этот путь! Ведь зачем-то она сделала это? Он не понимал, чего ей надо, он отвечал всё более односложно, а потом перестал оправдываться и замолчал.

Потом Юдифь что-то напоследок пискнула и смолкла.

Он был рад, что всё миновало. Он хотел сказать только одно словечко, одну единственную фразу, чтобы завершить разговор, закруглить, подвести под ним черту и разом покончить со всем этим.

Но после одной фразы напросилась другая, а потом ещё и ещё одна, и неожиданно плотину прорвало, и он вывалил на нее всю свою ярость, всю ненависть, всё накопившееся отчаяние, какое только испытывал за всю свою жизнь. Он хрипло орал, клокотал и неистовствовал, он чувствовал, как из него изливается что-то мерзкое, отвратительное, и всё это он обрушивал на Юдифь, которая беззащитно взирала на него, а он не мог остановиться.

Потом всё улеглось. Он был опустошён. Рот его болел, из нескольких трещин сочилась кровь. Юдифь больше не смотрела на него, она просто шла дальше…

Вдруг он увидел, как у неё подломилась нога, как она споткнулась.

– Юдифь…

Стеклянный воздух, казалось, состоял из густого желе, сквозь которое можно было двигаться только в замедленном темпе, расходуя на его преодоление все силы. Он опустился рядом с ней, приподнял её, положил её голову себе на колени. На лбу у неё кровоточила рана, но небольшая. Глаза были закрыты.

– Юдифь!

Она подняла веки с таким трудом, как будто они весили тонны, и печально посмотрела на него. Глаза у неё покраснели. Он увидел, что ее сонная артерия пульсирует, как безумная.

Она открывала и закрывала пересохший рот, пытаясь что-то сказать, но не могла издать ни звука. Он склонился над ней, чтобы расслышать.

– Я всё время думала…

Она смолкла, слабо помотала головой. Снова закрыла глаза.

– Что? – прошептал он.

– Я думала… ты…

– Что я?

– Нет, ничего.

Как хорошо стало, когда на них упала большая, широкая тень. Шаги позади них, справа и слева, вокруг них. Запахло бензином и выхлопными газами, перегретой резиной и горячими тормозами, туалетной водой для бритья.

Мужчина в сине-голубом двубортном пиджаке подошёл к ним. Туфли его были начищены до блеска. Галстук заколот золотой булавкой. Этот человек, казалось, никогда не потел. Он протянул руку. Так протягивал руку отец Стивена, когда однажды забирал его из детского сада, и в те времена он носил такой же костюм.

– Отдайте мне камеру, Стивен, – сказал человек. – А потом мы позаботимся о вас.