но он потряс её больше, чем видения чудища.

– Не надо больше. Я жить хочу… – едва прошептала Дашутка. Никто бы её не услышал, если бы Женя не сидела поблизости.

– Живи, Дашенька. Ты к жизни как ниточками привязанная, ведь есть мы у тебя, родные, любимые, чего хочешь, о чём мечтаешь, во что веришь, надеешься – всё это ниточки, – поглаживала Женя по спине. – Видишь, как много? Если все они заплетаются, то и ты к жизни крепче привяжешься. Бывают и беды, невзгоды, несчастья, тогда мы к тебе свои ниточки подплетём и общую судьбу свяжем. Когда уж совсем тяжело, Даша, ты к Господу обращайся, Он – главная твоя ниточка, золотая: в любом испытании рядом и милостив. Нет мудрее Него.

– Тогда зачем Он дал мне родиться? – сжала Дарья сырой край одеяла. – Пусть бы я умерла, когда ещё ничьи глаза меня на этом свете не видели, пусть бы не было меня и из чрева умершей матери перенесли прямо в гроб. Пусть меня Бог отпустит или пусть остановит страдания, чтобы я хоть немножечко пожила счастливо, перед тем как вернусь к Нему.

Рука Жени остановилась.

– Так ведь, Дашенька, человек рождается на страдание. Не печалься, сам Господь к страдающим милостив, Он приглядывается к тебе, взор не отводит. Как поправишься, повезу тебя за быстрые реки, за высокие горы, к чудесам Божьим, где святая земля, где грехи очищаются и душа просветлеет, как у не знавшего зла младенца, к старым храмам и о́бразам. Хоть и велико горе, кажется падаешь в прах, а надо жить, Дашенька, всё равно взойдёшь вверх из праха – по воле и силе Его и с моей любовью и верой в тебя к великому счастью поднимешься.

Дарья молчала. Нельзя взойти вверх. Нельзя очиститься. Не была Женя в той яме. Выползти из неё – лишь со смертью в попутчики.

Дверь приоткрылась, кажется это отец заглянул и встал на пороге.

– Женя, – окликнул он, хотя знал, что и Дарья не спит, но не подошёл. Сестра оглянулась, наскоро поцеловала её и вышла из комнаты в горницу.

– Никогда не оставайся с Дарьей одна, – проговорил отец. Видимо, дверь закрылась неплотно. – Пусть рядом с вами кто-нибудь будет.

– Про что это ты? – Женя удивилась, даже голос подвёл. Отец помедлил секунду и веско добавил.

– Боюсь я за тебя. С Дарьей плохо. Грешу на болезнь, что сводит с ума пленниц подземников: призраки, терзания тела, горячечный бред – сходится всё. Если она не излечится и одержимость иссушит рассудок, тогда придётся спрятать её в Монастыре, запереть в келье, держать вдали от людей и надеяться, что Господь над её душой смилуется.

Дарья тяжело задышала, вцепилась зубами в одеяло и сдавила рыдания.

– Запереть? Она и так всю жизнь взаперти просидела. Нет, болезни душевные затворничеством не лечатся, – зачастила сестра, осеклась и тотчас засомневалась. – Может быть… если она Илью трудника любит и ни в чём его не винит, то пусть они встретятся под присмотром. Вдруг ей полегчает – всё лучше, чем скит.

– Любит… – тяжело обронил отец. – Боюсь, Евгения, как бы безумие по Монастырю не расползлось. В диком племени одержимых выгоняют из нор. Зимой они сами умирают от холода, летом их удавливают в стороне, пока тьма не коснулась других и не отравила их души.

– Ты о чём говоришь?

Отец промолчал. Но Дарья слышала в его словах нечто дурное, нечто несказанное. Тогда Женя горячо продолжала.

– Сумасшествие само по себе не заразно – это горе одного человека, ты неправильно судишь. С Дашуткой случилась беда, и не подземными страхами объясняется, а слабостью тела, болезнью, страданьем сердечным.

– Послушай меня… – долго выдохнул отче, – не болезней подземных боюсь, а того, что в крови вашей от Нави. Боюсь, в вас пробудится тьма, от которой сам спасся. Вы плоть от плоти моей, мои дети, и не было в вас ничего, что с подземным молодняком происходит. Вы не изменились, не взываете к крови, не видите в темноте, не слышите издали. Но страшусь – кровь пробудится. Если что-то почувствуешь, сразу мне расскажи. Вместе справимся, с помощью Божьей.

Дашутка похолодела, словно провалилась под лёд. Она слышала каждое слово так ясно, как будто сестра и отец стояли рядом. Она слышала даже, как Женя прерывисто выдохнула, будто сильно испуганная.

– Я останусь с Дашуткой. Конвоем пока займётся Егор. Одной Тамаре я больше сестру не доверю.

– Из дома не выпускай, – велел отец. – Если услышишь странные речи или Дарья попросит тебя о плохом, сразу посылай за мной или Егором. Тамару держи подле себя на подмогу. Всё поняла?

– Да, отче… но сказать хочу, что родной сестре я не тюремщица и обещала, что она не в скиту сгубит молодость, а посмотрит на мир; и, видит Бог, своё слово сдержу.

Отец промолчал, вот скрипнули доски и тяжело прозвучали шаги: он уходил. Женя осталась за дверью, Дарья услышала, как она тихо плачет.

– Женя, не плачь. Всё хорошо будет. Это только со мной, не с тобой, не плачь Женечка, – бессознательно причитала она в глухую стену светлицы; не вытерпела и хотела подняться, окликнуть её через приоткрытую дверь. Но, привстала – дверь заперта: плотно закрыта, наглухо.

*************

Когда враг близко – сама душа холодеет, когда он следит, прислушивается к каждому шороху, в жилах пульсирует жидкой огонь и сердце колотится в ритме охоты: неосторожный шаг,