внимания на видневшуюся в них кость и на то, что тряпки уже насквозь пропитались кровью.

– Крепче, крепче! – кричал сэр Радомир, затем оттолкнул меня и сказал: – Чтоб тебя, давай я сам. – Он размотал одну полоску, обмотал ее выше ран на одной ноге, а затем изо всех сил, кряхтя от натуги, стянул два конца вместе. Брессинджер заорал от боли, но сэр Радомир не переставал тянуть.

– Что вы делаете? – спросила я, но бывший шериф пропустил мой вопрос мимо ушей, а затем проделал то же самое со второй ногой.

Брессинджер разразился неразборчивой тирадой на грозодском, а в какой-то миг произнес по-саксански:

– Прошу, хватит!

– Заткнись, – рявкнул сэр Радомир. Он перевязал обе ноги чуть ниже колена, причем так туго, что кровь перестала литься из ран. Я, затаив дыхание, наблюдала за этими мучительными манипуляциями. Даже тогда я не верила, что Брессинджер умрет; эта мысль просто не приходила мне в голову. Мне казалось, что он не может умереть.

Наконец сэр Радомир покончил с тугими повязками и грубо хлопнул Брессинджера по плечу.

– Рука у тебя одна, ног совсем не осталось, – ворчливо и непринужденно сказал он. – Теперь-то я уж точно одолею тебя на дуэли, да?

Брессинджер слабо улыбнулся. Даже несмотря на все горячечные старания шерифа, он постепенно угасал.

– Я согласен на ничью, – тихо произнес пристав.

Наше внимание привлек грохот и скрежет затопленной решетки. Я заметила, что державшие ее скобы расшатались от яростных нападок демона.

– Уходим! – крикнул сэр Радомир.

Я вскочила и подхватила Брессинджера под мышки, а старый шериф поднял его за талию. Вместе мы дотащили его до туннеля, после чего я забралась внутрь и стала с трудом продвигаться вперед, таща Брессинджера за собой. Дубайн еще недолго стонал от страшной боли, но потом затих.

– Он умер? – спросила я, однако сэр Радомир покачал головой.

– Нет, просто потерял сознание от боли. Идем быстрее!

Добравшись до конца трубы, я скользнула вперед ногами в ров. Хорошо, что я умела плавать, потому что дна в том месте было не достать.

Сэр Радомир столкнул Брессинджера в воду и прыгнул следом за ним. Вдвоем мы едва удерживали Дубайна на плаву. Сэр Радомир бесцеремонно держал его за подбородок и плыл спиной вперед, а я всячески старалась поддерживать туловище, но, кажется, проку от моих усилий было мало. Кряхтя и барахтаясь, мы медленно пересекали ров.

Я оглянулась, чтобы проверить, не следит ли кто-нибудь за нами со стен Керака, но, судя по суматошным звукам резни, которые все еще доносились из замка, храмовникам было не до нас.

У противоположной стороны рва наши ноги наконец коснулись твердой земли. Мы выползли на берег и, совершенно измученные, остались лежать, тяжело дыша.

– Где лошади? – хрипло спросил сэр Радомир, оглядывая раскинувшиеся перед нами земли. Мы вышли к западу от замка на открытую равнину, которая лишь через добрые четверть мили начинала прерываться трещинами и скалистыми выступами.

– Спрятаны, – тихо произнес Брессинджер. Сэр Радомир и я резко повернулись к нему. Дубайн уже был похож на труп. Его кожа посерела, стала безжизненной. – Вон там. – Он вяло махнул в сторону скалистого выступа, который упирался в откос. – Лютер де Рамберт ждет.

– Пойду приведу его, – сказал сэр Радомир. Он глянул на стены, но часовых там не было. – Жди здесь, Хелена.

Сэр Радомир убежал, и я осталась наедине со своим лучшим другом.

– Хелена, – едва слышным шепотом выдохнул Брессинджер. Подняв руку, он провел по моей щеке большим пальцем, огрубевшим и мозолистым. – Сэр Конрад рассказал тебе, что мы сделали. С убийцей моей жены. С убийцей моих малышей.

– Это неважно, – сквозь слезы всхлипнула я.

– Не думай обо мне плохо. Мы были молоды, злы, и нас переполняла ненависть.

Я отчаянно затрясла головой. Мне не хотелось, чтобы сейчас Брессинджер думал об этом. Меня злило, что он решил, будто должен оправдываться передо мной.

– Ты не обязан ничего объяснять. Прошу, Дубайн, ты ведь знаешь, что я люблю тебя, несмотря ни на что.

Брессинджер улыбнулся.

– Да. Знаю. – Он сделал глубокий, прерывистый вдох. Посмотрел на небо. – В этом мире столько тьмы. Но лучше бы я не знал, что ждет меня впереди. Несведущему гораздо проще встретить свою кончину мужественно.

Он протянул мне руку, и я крепко сжала ее.

– Ты говоришь так, будто вот-вот погибнешь, – выдавила я, яростно вытирая глаза свободной рукой. – А раньше говорил, что не допустишь, чтобы со мной что-нибудь случилось. Ты обещал. Ты обещал мне, Дубайн.

– Да, было дело. Но драться с демонами я не рассчитывал.

Я хохотнула сквозь всхлипы, но слезы быстро вернулись.

– Ты нужен мне. Прошу тебя, не оставляй меня. Пожалуйста. Как я буду жить дальше?

– Будешь, – тихо проговорил Брессинджер. – Ты должна. Миру еще нужна Хелена Седанка.

Я крепко держала его за руку. Он сделал еще один неглубокий вдох. Я чувствовала, как быстро жизнь покидает его.

– Ну вот и все, – сказал Дубайн. Затем посмотрел на меня. – Мне страшно, Хелена.

– Не бойся, – ответила я, улыбаясь, и плача, и гладя его по щеке. – Теперь ты снова увидишься с ними.

– Думаешь?

Я кивнула.

– Уверена.

Он улыбнулся.

– Думаю, ты права.

А затем, с последним смертным вздохом, его не стало.

Я очень долго сидела, не шевелясь и не произнося ни звука. Смерть оказалась такой странной. В один миг человек был здесь, рядом, он жил, он говорил и дышал, его мысли и чувства были сложны и запутанны, как паутина; но в следующую секунду он уходил в небытие. Угасал, как огонек свечи. Его смех, его слова, сама сущность просто… исчезали. Это не укладывалось в голове. Мой разум противился столь окончательному, непоправимому исходу. Я все ждала, что Брессинджер вот-вот проснется, что он просто уснул.

Но его не стало, и когда я наконец осознала это, то рассеивающуюся тьму пронзил мой долгий, полный мучительной боли крик. Впрочем, он потонул в шуме хаотичной резни, в которой гиб Орден саварских храмовников. Я задыхалась, чувствуя тщетность всего – Империи, во имя которой умер Брессинджер; страданий, которые Клавер готовился обрушить на головы людей ради достижения своих никчемных, безумных замыслов; и того, сколько жизней еще могли быть утрачены в той распре, что вот-вот грозила разразиться.

Я пошевелилась, и «Кодекс изначальных духов» уперся мне в бок. Тогда в мою голову внезапно прокралась мерзкая мысль.

Ведь это я призвала демонов. Тех самых демонов, что убили Брессинджера. Выходило, что я была виновна в его гибели. Неважно, что еще могло произойти, неважно, по каким иным ответвлениям могло потечь время. Здесь, в этой реальности, я стояла у истоков причинно-следственной