— Сэр, вас хочет видеть какой-то капеллан с докладом о несправедливости полковника Кошкарта, — вскинув руку в официальном приветствии, доложил он.

— Отошлите его! Отошлите его! У нас тут несправедливость похлеще! Где Уинтергрин?

— Сэр, вас вызывает по телефону генерал Шайскопф. Он хочет поговорить с вами немедленно.

— Скажите ему, что меня еще нет! Господи! — воскликнул генерал Долбинг, изнемогая под тяжестью свалившихся на него в первый же день бедствий. — Шайскопф? Да ведь он слабоумный! Я распекал этого болвана по нескольку раз на дню, и теперь он мой командир! О боже! Каргил! Каргил, не бросай меня! Где Уинтергрин?

— Сэр, вас вызывает по телефону экс-сержант Уинтергрин. Он пытался дозвониться вам все утро.

— Генерал, я не могу прорваться к Уинтергрину! — заорал полковник Каргил. — У него все утро занят телефон.

Мокрый от испарины, генерал Долбинг схватил телефонную трубку.

— Уинтергрин?

— Долбинг, так вас и не так…

— Уинтергрин, вы слышали, что они устроили?

— …вы понимаете, идиот, что вы устроили…

— Они назначили Шайскопфа главнокомандующим боевыми подразделениями.

— …рассылая везде свои треклятые реляции? Из-за них Шайскопфа назначили главнокомандующим боевыми подразделениями!

— Ох, нет, только не это! — громко простонал генерал Долбинг. — Из-за моих реляций? Из-за моих реляций Шайскопфа назначили главнокомандующим? А почему не меня?

— Потому что вас перевели на должность командира бригады, а Шайскопфа назначили командиром АСОРа. И знаете, что этот выродок собирается сделать?..

— Сэр, вы бы поговорили с генералом Шайскопфом, — нервозно обратился к генералу Долбингу сержант. — Он требует, чтоб ему кто-нибудь ответил.

— Каргил, поговори за меня с Шайскопфом! Я не в состоянии. Спроси, что ему от нас нужно.

Полковник Каргил взял телефонную трубку и, слушая генерала Шайскопфа, медленно побледнел.

— Господи Иисусе Христе! — проблеял он и выронил трубку. — Знаете, что он собирается сделать? Он собирается ввести повсеместно марш-парады с обязательным участием всего личного состава боевых подразделений!

Йоссариан ходил задом наперед и отказывался летать. Он пристегнул к поясу кобуру с пистолетом и ходил задом наперед, потому что почти все время пятился, высматривая, не подкрадывается ли к нему сзади враг, и постоянно оглядывался в ожидании опасности со спины. Любой шорох позади был зловещим, каждый встречный мог оказаться убийцей. Он постоянно держал руку на рукояти пистолета и никому, кроме Обжоры Джо, не улыбался. Он сказал капитану Птичкарду с капитаном Краббсом, что летать больше не будет. Капитан Птичкард с капитаном Краббсом исключили его из списков очередного вылета и доложили о создавшемся положении в штаб полка.

— Как это, дьявольщина, не будет летать? — спокойно усмехнувшись, осведомился у капитана Птичкарда и капитана Краббса подполковник Корн, а полковник Кошкарт молча отступил в угол, чтобы разрешить наконец зловещую загадку фамилии Йоссариан, чреватой для него бесконечными бедами. — Почему это не будет?

— Его приятель Нетли гробанулся при столкновении самолетов над Специей. Так, может, поэтому.

— Он думает, он кто — Ахиллес? — поинтересовался подполковник Корн и, весьма довольный своим определением, мысленно отметил, что надо повторить его при генерале Долбинге. — Ему все равно придется летать. Выбора у него нет. Сообщите ему, что, если он будет упорствовать, вы доложите о его отказе нам.

— Мы уже сказали ему, что доложим, сэр. Это на него не подействовало.

— А что говорит майор Майор?

— Мы никогда не видим майора Майора, сэр. Он как бы исчез.

— Нам бы самим его исчезнуть! — сварливо проворчал из своего угла полковник Кошкарт. — Как исчезли в госпитале Дэнбара.

— У нас есть немало способов управиться с ним, полковник, — самоуверенно сказал подполковник Корн. А потом, обратившись к капитану Птичкарду и капитану Краббсу, продолжил: — Для начала пойдите ему навстречу. Пошлите в Рим, чтоб он пару дней отдохнул. Возможно, смерть друга действительно немного его расстроила.

Смерть Нетли едва не отправила Йоссариана на тот свет, потому что, когда он сказал, оказавшись в Риме, его возлюбленной, что Нетли убит, та горестно вскрикнула и попыталась пырнуть Йоссариана ножом для чистки картошки.

— Bruto![37]— озлобленно взвыла, задыхаясь от ярости, возлюбленная Нетли, когда Йоссариан заломил ей руку за спину и выкручивал ее, пока нож не упал на пол. — Bruto! — Она молниеносно разодрала ему щеку свободной рукой с длинными и острыми, как у кошки, ногтями, а потом злобно плюнула в лицо.

— Да ты что? — скривившись от боли, ошеломленно выкрикнул он и отшвырнул ее. — Я-то тут при чем?

Она снова метнулась вперед, неистово молотя по воздуху кулаками, и разбила ему губу, прежде чем он изловчился схватить ее за руки и остановить. Волосы у нее превратились в дико растрепанные патлы, по щекам двумя ручьями текли слезы, глаза ненавистно сверкали, и она бешено, с неодолимой, словно у сумасшедшего, силой вырывалась, визгливо проклиная его и злобно выкрикивая «Bruto! Bruto!» всякий раз, как он пытался ей что-нибудь сказать. Ее поразительная для женщины сила проявилась так неожиданно, что он едва не упал. Она была почти одного с ним роста, и несколько секунд, страшных, как в кошмарном сне, он боялся, что она сумеет его свалить, долбанет головой об пол и беспощадно раздерет на куски в безумной решимости отомстить за гнусное преступление, которого он не совершал. Ему до отчаяния хотелось позвать кого-нибудь на помощь, потому что их одышливая, с хриплым хаканьем, лютая — рука в руке — борьба могла длиться, как он опасался, вечно. Однако силы у нее наконец иссякли, и, отступив на шаг, он попытался объяснить ей, клятвенно уверить ее, что не имеет к смерти Нетли ни малейшего отношения, что тот погиб вовсе не по его вине. Она снова плюнула ему в лицо, и он отшвырнул ее, ощутив гнев и беспомощную горечь от бесполезности человеческих слов. Отброшенная назад, она мгновенно нагнулась за картофельным ножом. Он прыгнул на нее сверху, и они несколько раз перекатились по полу друг через друга, прежде чем ему удалось вырвать у нее нож. Когда он вставал, она остервенело дернула его за ногу, выдрав клок брюк и до крови располосовав ногтями кожу. Он доковылял, прихрамывая от боли, до окна и выбросил нож на улицу. Ему ничто больше не угрожало, и он с облегчением вздохнул.

— А теперь успокойся наконец, и я тебе все объясню, — умоляюще сказал он, думая, что говорит умудренно, уравновешенно и убедительно.

Она пнула его в пах. Ххух! — выдохнул он воздух, одрябнув, как лопнувший мяч, и упал с утробным воем на бок, а потом несколько раз нелепо перекувырнулся с прижатыми к животу коленями, не в силах умолкнуть и перевести дыхание от жгучей, нестерпимой, выворачивающей внутренности муки. Шлюха Нетли выбежала из комнаты. Йоссариан, пошатываясь, встал — и вовремя, потому что она уже прибежала обратно с длинным хлебным ножом. Издав испуганный стон, прижав обе ладони к раздираемой болью, страдальчески пульсирующей, словно полураздавленное живое существо, мошонке, Йоссариан всей своей тяжестью обрушился вниз на ее голени, так что она упала рядом с ним, громко стукнувшись локтями об пол. Нож отлетел в сторону, и он загнал его ударом ладони под кровать. Она нырнула вслед за ножом, но Йоссариан, вставая, резко дернул ее вверх. Тогда она опять попыталась пнуть его в пах, и он, грязно выругавшись, яростно отбросил ее к противоположной стене. Она шмякнулась об стену, свалив при этом стул, который задел туалетный столик, так что расчески и щетки для волос, баночки с кремом и разноцветные флакончики посыпались на пол. Картина в рамочке под стеклом, висевшая на дальней стене, тоже упала, и стекло зигзагообразно треснуло.