— Чего тебе от меня надо? — жалобно злобясь, выкрикнул Йоссариан. — Ведь не я же его убил!

Она запустила ему в голову тяжелую стеклянную пепельницу. Он сжал кулак и решил было садануть ее, когда она набросится на него снова, в солнечное сплетение, но побоялся искалечить. Аккуратный удар в челюсть, и она отключится, подумал он, однако сразу сообразил, что по челюсти не попадет — слишком резко металась перед ним цель, — и лишь отступил на шаг в сторону, когда, бросившись вперед, она уже не могла изменить направление, пропустил ее мимо себя, мощно подтолкнул в спину, и она грохнулась об стену. Зато стояла она теперь у двери, и выскочить из комнаты он не мог. Она швырнула в него большую вазу. А потом, прежде чем он успел опомниться, подскочила к нему с полной бутылкой вина и трахнула его точнехонько в висок, так что он, полуоглушенный, рухнул на одно колено. В ушах у него дребезжал надтреснутый звон, а лицо онемело. И все же он был больше ошарашен, чем испуган и разозлен. Почему она хочет его убить? Он решительно не понимал, в чем дело и что ему делать. А впрочем, надо было спасать жизнь, и, когда она снова подняла бутылку, он, резко оттолкнувшись коленом от пола, двинул ее с маху головой в живот, так что она не успела его ударить, и он по инерции таранил ее, а она отступала, пока не наткнулась на кровать, — все это произошло за секунду или две, — и ноги у нее подогнулись, и она свалилась на спину, а он, съехав по ней вперед, упал, голова к голове, на нее. Она вцепилась ему в шею ногтями, но он, не обращая на это внимания, тянулся и тянулся, придавив ее всей своей тяжестью к кровати, за бутылкой, которую она по-прежнему держала в правой руке, и наконец дотянулся, крепко сжал ее и вырвал. Обезоруженная, плотно придавленная к кровати, она все же пыталась ударить его коленом, бешено проклиная и свирепо царапаясь. Потом хотела укусить, и ее белые зубы обнажились под полными, чувственными пересохшими губами, как у голодного плотоядного зверя. Сейчас, лежа под Йоссарианом, она ничего не могла ему сделать, но он тревожно думал, что едва ли сумеет вскочить, не попав под ее пинок. В нем вдруг проснулось желание, и ему стало стыдно. Ее молодое, плотное, упругое тело билось под ним, словно волнуемое шквалистым ветром море, и он ощущал неодолимое искушение, тем более что и она уже не старалась высвободиться из-под него, а крепко обняла за шею левой рукой, и по ее телу пробежала дрожь, глаза затуманились, губы привычно приоткрылись… а правой рукой она предательски шарила у кровати по полу, стараясь нащупать нож, и в конце концов нащупала его. Йоссариан едва успел среагировать. Она все еще жаждала убийства! Его ошарашила ее порочная, двойственная жажда, но руку с ножом он сумел перехватить и, вырвав нож, вскочил на ноги. Лицо у него горело от изумления и разочарования. Он не понимал, чего ему хочется — удрать к чертовой матери, пока у него есть такая возможность, или опять свалиться рядом с ней на кровать, отдавшись в жалкой покорности на ее милость. Однако она избавила его от этого мучительного выбора, неожиданно разрыдавшись. Он остолбенел.

На этот раз она плакала горько, тоскливо и безутешно, полностью забыв о его присутствии. В ее скорбной позе — она машинально села на кровати — чувствовалась неподдельная печаль, ее буйная, но всегда горделиво безучастная, а сейчас дико распатланная и все же красивая голова была безнадежно опущена, плечи ссутулились, она казалась обессиленной и беззащитной. Ее душили и сотрясали страдальческие рыдания. Она больше не думала об Йоссариане, он для нее просто не существовал. Ему сейчас ничего не стоило уйти. Но он решил остаться, чтобы хоть как-то скрасить ей горе, хоть как-нибудь утешить ее.

— Ну пожалуйста, — невнятно пробормотал он, положив руку ей на плечи и опечаленно, горестно вспоминая, как столь же невнятно и беспомощно бормотал он в самолете «Ничего, ничего», когда после бомбардировки Авиньона Снегги жаловался, что ему холодно, холодно, а он ничем не мог ему помочь или хотя бы утешить и только растерянно повторял в ответ на его жалобы «Ничего, ничего». — Ну пожалуйста, — утешительно повторил он. — Ну пожалуйста.

Она припала к его груди и плакала, плакала, пока не обессилела до того, что не могла уже и плакать, а потом, не глядя на него, взяла предложенный ей носовой платок. Она вытерла платком щеки и с едва заметной улыбкой благодарности возвратила его, вежливо прошептав «Grazie, grazie»,[38]как благонравная невинная девочка, а когда он клал платок в карман и руки у него были заняты, она, как кошка, попыталась выдрать ему глаза, и это ей почти удалось.

— Вот тебе! Assassino![39]— яростно прошипела она и ринулась за ножом.

Полуослепший, он вскочил и неуклюже бросился за ней. Скрип двери заставил его оглянуться, и он с ужасом увидел — только этого ему не хватало! — ее младшую сестру со вторым длинным хлебным ножом.

— Ох, господи, — простонал, содрогнувшись, он и выбил у девчонки нож резким ударом кулака сверху по руке. Он совсем одурел в этой кошмарно бессмысленной свалке. Не зная, кто нападет на него в следующую секунду с третьим длинным хлебным ножом, он сграбастал упавшую на пол младшую сестру Нетлиевой шлюхи, швырнул ее в Нетлиеву шлюху и, выскочив из комнаты, а потом из квартиры, помчался по лестнице вниз. Обе мстительницы выбежали вслед за ним, и он слышал, как они дробно топали вверху по деревянным ступеням, но вскоре их шаги затихли, и лестничная клетка размножила гулким эхом негромкое рыдание. Подняв голову, он увидел шлюху Нетли, которая сидела возле перил на ступеньке и плакала, уткнувшись в ладони, похожая снизу на кучку мятого тряпья, а ее неугомонная дикарка сестра, опасно перевесившись через перила, орала «Bruto! Bruto!» и жизнерадостно размахивала своим длинным хлебным ножом, словно это была новая занимательная игрушка, которую ей очень хотелось поскорее освоить.

Погоня прекратилась, но Йоссариан то и дело оглядывался. Прохожие посматривали на него как-то странно, и ему становилось еще тревожней. Он торопливо шел по улице, пытаясь сообразить, что в его облике приковывает внимание людей. Коснувшись ладонью саднящего лба, он ощутил, что пальцы у него слиплись от крови, и все понял. Он промокнул лицо и шею носовым платком. Куда бы платок ни прикасался, на нем оставались кровавые следы. У Йоссариана было расцарапано все лицо. Он поспешно двинулся к зданию Красного Креста, спустился по двум крутым маршам беломраморной лестницы в мужскую уборную, промыл там под краном холодной водой с мылом рваные царапины на лице, поправил ворот рубахи и причесался. Он никогда еще, пожалуй, не видел такого расцарапанного и распухшего лица, как свое собственное, глядящее на него из зеркала изумленными и запуганными глазами. Ну что, спрашивается, ей было от меня нужно, с озлобленным раздражением подумал он.

Когда он вышел из уборной, она уже поджидала его в засаде у стены неподалеку от лестницы и, как только он появился, бросилась на него сверху, словно коршун, со сверкающим ножом для бифштексов в правой руке. Он выбил у нее нож, ударив снизу по запястью локтем, а потом легонько тюкнул ее кулаком в челюсть. Закатив глаза, она начала оседать, и он ухватил ее за плечи и бережно посадил на ступеньку. Путь был свободен, и он взбежал по лестнице, выскочил из здания и следующие три часа метался по Риму в поисках Обжоры Джо, чтобы улететь на Пьяносу, пока она не выследила его снова. Он почувствовал себя в безопасности, только когда самолет оторвался от земли. Шлюха Нетли, замаскированная зеленым комбинезоном под механика, ждала его на Пьяносе точно в том месте, куда вырулил, приземлившись, Обжора Джо, и он остался жив лишь благодаря ее туфлям с кожаной подошвой да гравию полевого аэродрома, потому что, метнувшись вперед, чтобы всадить ему в грудь свой нож, она неожиданно поскользнулась и промахнулась. Пораженный до глубины души, Йоссариан мгновенно загрузил ее в самолет и неподвижно держал на полу, заломив ей обе руки за спину, пока Обжора Джо запрашивал у дежурных в диспетчерском пункте разрешение на обратный рейс и тянул до Рима. В Риме он выкинул ее прямо на рулежную дорожку, и Обжора Джо, даже не сбросивший во время этой процедуры обороты двигателей, немедленно взлетел курсом на Пьяносу. Едва дыша и напряженно вслушиваясь в малейший шорох, Йоссариан подозрительно рассматривал каждую встречную фигуру, пока они добирались с Обжорой Джо до палаток их эскадрильи. Обжора Джо пытливо посматривал на него.