Он увидел, как Джоан кивает, не спуская глаз с Бирса. И вновь услышал глубокий, звучный голос хозяина:

– У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

– Да, конечно, мистер Бирс, – ответила Джоан. – И не один. Например: где мы находимся?

– У меня дома, со мной живут еще несколько моих друзей. Вы лучше нас поймете, когда поближе познакомитесь с нами.

– Спасибо. Но мне все равно непонятно, как ваша община умудрилась сохранить в тайне свое пребывание здесь.

– Мы приняли кое-какие меры предосторожности, мадам, чтобы избежать огласки. Вы позже поймете, какие именно и почему.

– Еще один вопрос, личный; если не хотите, можете не отвечать. Вы тот самый Амброз Бирс, который исчез много лет назад?

– Да. Впервые я поднялся сюда в тысяча восемьсот восьмидесятом году, чтобы вылечиться от астмы. В тысяча девятьсот четырнадцатом я удалился сюда, потому что не хотел участвовать в грядущих трагических событиях, остановить которые был не в силах. – Он говорил неохотно, словно эта тема была для него неприятна, и тут же перевел разговор: – Хотите, я прямо сейчас познакомлю вас с некоторыми моими друзьями?

Жилые помещения простирались ярдов на сто вдоль поверхности горы и на неопределенные расстояния вглубь. Человек тридцать жили там очень свободно; многие комнаты были не заняты. За утро Бирс познакомил друзей с большинством жителей.

Здесь были люди всех возрастов и нескольких национальностей. Большинство из них занимались какой-нибудь исследовательской деятельностью либо каким-то видом искусства. Во всяком случае, в нескольких комнатах Бирс говорил гостям, что в данный момент жильцы занимаются исследованиями, – но никакой аппаратуры и никаких записывающих устройств не было видно, вообще ничего, указывающего на научные исследования.

Затем Бирс представил их одной группе из трех человек – двух женщин и мужчины, которых окружали вещественные доказательства их работы – биологических исследований. Но и в этом случае ясности не прибавилось; двое сидели молча и ничего не делали, а третий трудился за лабораторным столом. Бирс объяснил, что проводятся какие-то очень тонкие эксперименты на предмет активации искусственных коллоидов. Коуберн спросил:

– А те двое наблюдают за работой?

Бирс покачал головой:

– Отнюдь нет. Они все трое активно работают, но на данном этапе им кажется целесообразным применить усилия трех умов в соединении и совместно управлять одной парой рук.

Оказалось, что соединение было обычным способом сотрудничества. Бирс привел их в комнату, где находилось шесть человек. Один или двое подняли головы и кивнули, но ничего не сказали. Бирс сделал знак троим друзьям уйти.

– Они занимаются крайне сложным восстановлением, было бы невежливо мешать им.

– Но, мистер Бирс, – заметил Хаксли, – ведь двое же играли в шахматы!

– Ну да. Им не нужна эта часть мозга в соединении, вот они ее и оставили свободной. И все-таки они очень заняты.

Проще было наблюдать за работой художников. Правда, в двух случаях друзей поразили методы их работы. Бирс привел их в студию к крохотному человечку, живописцу, работавшему маслом, которого представил просто по имени: Чарльз. Художник, казалось, рад был их видеть и весело болтал, не прерывая работы. Он писал с педантичным реализмом, производившим, впрочем, весьма романтический эффект, этюд танцующей девушки, лесной нимфы, на фоне соснового леса.

Молодые люди одобрительно отозвались о работе. Коуберн заметил, что художник поразительно точен в анатомических деталях даже без натурщицы.

– Но у меня есть натурщица, – сказал художник. – Она была здесь на прошлой неделе. Видите? – Он указал глазами на пустой пьедестал для натурщицы. Коуберн и его товарищи проследили за его взглядом и увидели стоящую на пьедестале девушку, застывшую в той же позе, что и на холсте. Девушка казалась совершенно живой.

Чарльз отвел взгляд. Пьедестал опять опустел.

Второй случай оказался не столь эффектным, но еще менее понятным. Друзья познакомились и поболтали с некоей миссис Дрэпер, добродушной, уютного вида дамой, которая во время беседы вязала, раскачиваясь в кресле. Когда они ушли, Хаксли спросил у Бирса, кто она такая.

– Она, пожалуй, наша самая талантливая художница, – ответил Бирс.

– В какой области?

Бирс нахмурил кустистые брови, подыскивая нужные слова.

– Я, наверное, не смогу вам как следует объяснить. Она сочиняет настроения – располагает эмоциональные структуры в гармонической последовательности. Это у нас сейчас самый передовой и гуманный вид искусства. Правда, пока вы сами его не испробовали, мне очень трудно рассказать о нем.

– Как же можно располагать эмоции?

– Вашему прадедушке наверняка показалось бы невозможным записывать музыку. У нас есть соответствующие средства. Позже вы поймете.

– И что, миссис Дрэпер одна этим занимается?

– Ну нет! Мы почти все пробуем свои силы, это наш любимый вид искусства. Я и сам пытаюсь им заняться, но мои произведения не пользуются популярностью – слишком уж они мрачны.

Вечером трое друзей обсудили увиденное в той самой гостиной, где ужинали накануне. Это помещение было предоставлено в их распоряжение. Бирс распрощался с ними, заявив, что зайдет утром.

Они ощущали настоятельную потребность обменяться мнениями, и в то же время никому не хотелось говорить. Хаксли нарушил молчание:

– Что же это за люди? Из-за них я чувствую себя ребенком, который случайно забрался в мастерскую ко взрослым. А они слишком хорошо воспитаны, чтобы выставить меня.

– И работают они как-то странно, – вставил Коуберн. – Я не говорю о том, что они делают, – это само собой, но есть что-то странное в их отношении, даже в темпе работы.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Бен, – согласилась Джоан. – Они постоянно заняты и при этом ведут себя так, будто в их распоряжении вечность, чтобы закончить работу. И Бирс так же себя вел, когда перевязывал тебе ногу. Они никогда не спешат. – Она повернулась к Хаксли. – Чего ты хмуришься?

– Сам не знаю. Не могу понять. У них множество необычных талантов, но этим нас не смутишь: мы трое кое-что знаем о необычных талантах. Однако в них есть что-то другое, не похожее ни на что.

Двое друзей согласились с ним, но так и не смогли определить, что именно удивило их в жителях горной общины больше всего. Немного погодя Джоан сказала, что идет спать, и вышла из гостиной.

Мужчины остались, чтобы выкурить по последней сигарете.

Джоан просунула голову в дверь.

– Я поняла, что отличает всех этих людей, – заявила она. – Они так полны жизни!

Филип Хаксли, как обычно, лег спать и заснул. А дальше все было совсем не как обычно.