Так судили военные трибуналы. О том, как судила Военная коллегия Верховного суда СССР, можно составить себе полное представление даже по одному тому факту, что уже в 1935 г. она под председательством Ульриха не только не вынесла ни одного оправдательного приговора, но даже не приняла ни одного решения о возвращении дела на доследование83.

Если уж до такой степени непереносим был оправдательный приговор по «рядовому контрреволюционному делу», то для каждого подсудимого, обвинявшегося в участии в мифическом, никогда не существовавшем «военно-фашистском заговоре в РККА» (а о его наличии было объявлено в начале июня 1937 г. «самим» Сталиным), был уготован уже не просто обвинительный, а расстрельный приговор. По сообщению проработавшего много лет в аппарате Военной коллегии Верховного суда СССР полковника юстиции в отставке М.С. Сиротинского, адъютант Ульриха капитан юстиции Я.П. Сердюк в свое время рассказывал ему, что некоторые члены Военной коллегии настолько холопски усердствовали, что даже при цифре «2» на обвинительном заключении (что предписывало осуждение данного лица «по второй категории», т. е. к лишению свободы на 10, а потом на 25 лет) все же приговаривали несчастного безвинного командира (политработника) к смертной казни84.

По некоторым опубликованным данным, Военная коллегия Верховного суда СССР и ее выездные сессии с 1 октября 1936 г. по 30 сентября 1938 г. вынесли обвинительные приговоры в отношении 36 157 человек, из них к расстрелу – 30 514 человек (83 %)85, т. е. фактически пять из каждых шести. Это – включая и всех гражданских лиц, попавших под неумолимую секиру Военной коллегии. Что же касается военнослужащих (а Военная коллегия в качестве суда первой инстанции рассматривала дела командиров и военных комиссаров полков, им равных и выше), то, судя по изученным мною более чем двум тысячам надзорных производств, все до единого «военные фигуранты», обвинявшиеся в участии в «военно-фашистском заговоре в РККА», неизменно приговаривались Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу. И приговор этот приводился в исполнение незамедлительно, не позднее 24 часов с момента его вынесения. С полным правом можно сказать, что Военная коллегия служила не Фемиде, а Немезиде.

При изучении многих конкретных судебных дел поражает небрежно равнодушное отношение военных судей к судьбе попавших в их руки безвинных жертв. Члены Военной коллегии Верховного суда СССР тряслись от страха перед письменно выраженной волей «вождя», члены военных трибуналов следовали их гнусному, но сохранявшему собственную жизнь и достигнутое положение примеру. Всех подсудимых они, возможно, в глубине души своей (ведь была же у них душа?) рассматривали как все равно обреченных, считали, что их (судей) дело только одно – «юридически оформить» отправление несчастных жертв в мир иной. Причем оформить кое-как, лишь бы «галочку поставить». Они считали себя юристами, «борцами за правосудие», а сами полагали, что всякие «юридические формальности» это, по выражению одного из героев романа Юрия Домбровского, «факультет ненужных вещей».

Вспоминает военный юрист послевоенного времени И. Рашковец: «Столкнувшись с этими делами в период реабилитации жертв репрессий в 50-х годах, мы были просто-таки поражены тем, что протоколы судебных заседаний, как правило, умещались на четвертушке стандартного листа, а в приговорах лишь конспективно излагалась фабула обвинения, обозначались статьи УК и меры наказания»86. В 50-х годах этому еще можно было удивляться. В 90-е годы уже совершенно ясно, что судебного следствия фактически не осуществлялось, поэтому и протоколы судебных заседаний оказались такими куцыми, по сути – филькиными грамотами.

Вот как описывает картину проведенного над ним суда капитан Д.Н. Нешин: «В декабре (22-го) 1937 г. был закрытый суд – судил Военный Трибунал 7 ск (председательствующий – Дмитриев), два заместителя, секретарь партбюро танкового батальона и политрук 121 сп. Все пять свидетелей показали, что вся моя контрреволюционная деятельность заключалась в том, что я в 1934 г. на партсобрании выступил в прениях и сказал: «Окончательная победа социализма в одной стране не мыслится, а мыслится на мировой арене», т. е. они оценили: «Проталкивал неверие в победу социализма в одной стране». Я на суде сказал, что сделал ошибку несознательно, так как не знал, что это неверно и читал это в т(оме) IV Ленина. Но судья сказал: «Мы с собой тома Ленина не возим и не наше дело разбираться, почему вы так говорили». Еще я суду сказал, что на следствии меня избивали и т. п., но судья сказал – говорите по существу, иначе суд прекратит работу и уйдет на совещание»87. Приговор попытавшемуся размышлять капитану звучал так: за систематическое проведение контрреволюционной троцкистской агитации – 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах88.

Наше поколение выросло под большим воздействием поистине революционного, мужественного, безоглядно смелого поведения Георгия Димитрова на суде в гитлеровской Германии. Но ведь в этом процессе «поджигателей рейхстага» была и другая, далеко не всегда замечавшаяся нами тогда сторона медали. Ведь Димитрова судьи не только выслушали, но и дали ему возможность защищаться, даже по его требованию вызвали на очную ставку в судебное заседание наци № 2 – самого Германа Геринга. В закрытых заседаниях советских военных судов в 30-е годы подсудимые были фактически лишены не только реальной возможности добиться правосудия, но даже того, чтобы их хотя бы выслушали.

Памятуя мудрость Сенеки: «короток путь не через наставления, а через примеры», позволю себе привести эпизод из жизни когда-то близкого мне человека. На первом и в начале второго курса учения на историческом факультете Ленинградского университета мне довелось общаться с однокашником Левой Гумилевым. Помнится, накануне очередного его отчисления из студентов, осенью 1935 г. мы вдвоем несколько часов бродили по набережной Невы от Дворцового до Литейного моста и обратно. И о чем только не говорили – ведь мне было всего 18, а ему лишь на несколько лет больше. Расстались мы, а у него начались тюремные университеты. И вот совсем недавно я у Э.Г. Герштейн прочитал о том, как Леву судили осенью 1938 г. Она вспоминает, что в это время у Анны Андреевны Ахматовой было свидание с сыном в тюрьме: «Она мне рассказывала: Лева сказал: «Мне, как Радеку, дали десять лет». И еще: «Мамочка, я говорил, как Димитров, но никто не слушал»89. Давно уже нет в живых Л.Н. Гумилева, но мне до сих пор так и слышится его слегка шепелявый голос: «но никто не слушал»…

Хуже того. Военные судьи относились к своим служебным обязанностям не только небрежно, равнодушно, но нередко и сами преступно нарушали официальные установления, не брезгуя к фальсификациям следователей Особых отделов НКВД на стадии предварительного следствия добавить и свою фальсификацию, теперь уже в ходе судебного разбирательства. Это обстоятельство были вынуждены признать (в секретном, конечно, документе) и сами высшие функционеры советской юстиции. 15 декабря 1938 г. нарком юстиции СССР Н.М. Рычков и председатель Верховного суда СССР И.Т. Голяков (кстати, оба – бывшие члены Военной коллегии) обратились к наркомам юстиции союзных и автономных республик, к председателям республиканских, краевых, областных, окружных и специальных судов с большим письмом, в котором попытались вскрыть серьезные ошибки и извращения, имевшие место в работе судебных органов. Но даже правильно в основном характеризуя эти ошибки и извращения, при объяснении их причин нарком юстиции СССР и председатель Верховного суда страны продолжали идти в фарватере господствовавших в высшем руководстве объяснений всех бед: «Враги народа, пробравшиеся в судебные органы, преступно извращали линию партии и правительства, пытаясь путем необоснованного осуждения и грубого нарушения законов дискредитировать в глазах трудящихся Советский суд и скрыть от заслуженной кары действительных преступников, действительных врагов народа»90. Очень «удобная», но насквозь лживая позиция!