- Сумасшедшая, - шепчу, преодолевая последние шаги, садясь, прислоняясь спиной к выступу, на котором стоит Элисте. Я не понимаю, как ей удается балансировать на самом краю, я не понимаю, почему уверен, что она не сорвется.

- Да, - просто говорит Лис.

Я не смотрю на темное и неожиданно чистое сейчас небо, пялюсь на соседний дом, вижу отсветы фонарей здесь и дальше, людей в окнах квартир... Мысли текут вяло, кровь все еще несется по венам, но уже не так неистово.

Слишком светло. Слишком светло для того, чтобы можно было увидеть падающие звезды, огни города все портят.

Я выпускаю свой ад, щелкаю пальцами, безразлично отмечаю, что стало значительно темнее, что немного переусердствовал и обесточил всю улицу, вместо соседних домов. Просто на самом деле…

Срать я хотел на это, срать я хотел на метеоритный дождь, срать я вообще на все хотел, меня беспокоит Лис.

Лис, которая все еще покачивается с пятки на носок на самом краю крыши, заложив руки за спину, Лис, которая всматривается в темноту, Лис, которая молчит и которой больно. Так больно, что она не может контролировать свой ад и свой свет. Полынь и елей.

Я не знаю, сколько проходит времени. Метеоры действительно падают, и теперь их даже видно, я все еще сижу у ног Элисте, все еще жду, все еще ощущается вокруг суть Громовой, и она все еще горчит. Это длится какое-то бесконечное количество минут, может часов, может дней. Узкие росчерки белого на черном полотне, шум уже холодного ветра, звуки города, застывшая на краю собирательница, все еще покачивающаяся, будто танцующая, но при этом странно застывшая.

И когда я уже собираюсь подниматься, думаю о том, чтобы утащить ее отсюда, даже если она будет сопротивляться, Лис вдруг сама спрыгивает на крышу, замирая рядом со мной.

- Почему ты здесь? – ее голос звучит отстраненно и ровно, Эли смотрит так же, как и я, на соседний дом.

- Кого-то из собирателей убили, - отвечаю, только сейчас понимая, что меня наконец-то отпустило. Расслабляются напряженные руки и плечи, я вытягиваю ноги и упираюсь затылком в бетон, закрывая глаза. – Сегодня ты пойдешь со мной и больше не уйдешь.

- Я все-таки попалась, - говорит Лис непонятное, заставляя меня открыть глаза и всмотреться в ее лицо. Слова, их смысл не то чтобы вселяет оптимизм.

- Я не понимаю, Эли, - признаюсь, разводя руками. – Я ничего не понимаю. Что происходит? Почему ты ушла?

Она отталкивается от ограждения, встает надо мной, склоняясь, отчего неровные пряди падают на скулы, делая черты острее, всматривается. Рассматривает с какой-то странной дотошностью и вниманием, недоверчиво.

- Я понимаю, почему не помнила, но не понимаю, почему не помнишь ты, Аарон, - вздыхает Лис, выпрямляясь.

- Не помню чего?

- Того, как я умерла, - пожимает она плечами, и жест выходит нервным и дерганым.

А у меня снова гул и шум ревущей воды в голове, сдавливает виски и затылок, тошнота подкатывает к горлу.

Она отворачивает голову, то ли стараясь скрыть выражение своего лица, то ли не в силах смотреть на меня.

- Я вспомнила, как умерла, Аарон. И мне действительно нужно было уйти, чтобы принять эти воспоминания. Хоть что-то полезное от встречи с этой тварью.

- При чем здесь… оно? – чем больше она говорит, тем больше у меня вопросов, тем меньше мне хочется… слушать. Чую какое-то дерьмо. Очередное дерьмо размером с футбольное поле.

- Оно что-то сделало, что-то сдвинуло во мне, подтолкнуло пса, и я все вспомнила. Сэм пытался мне объяснить, как это работает, но я не особенно вникала. Знаешь, я думала, что схожу с ума.

- Почему?

- Потому что слышала голос. Голос, который говорил, что я его, что мне не убежать, что бесполезно прятаться, бороться, сопротивляться. Когда такое звучит в твоей башке, - она стучит указательным пальцем по виску, морщится, - невольно начинаешь думать о том, что поехал окончательно. Тем более когда давно пора, - добавляет безразлично. – С тобой все по-другому. Ты помнишь, но помнишь не то.

- Почему я должен помнить момент твоей смерти?

- Потому что я тот травник, Зарецкий. Потому что меня ты уговаривал покаяться и отречься. Ко мне ты приходил неделями и месяцами, когда еще был Десницей. Потому что Твой Бог меня простил! – последние слова Эли выплевывает мне в лицо.

А в моей башке так пусто, что аж звенит. Я слышу слова, но не понимаю их значения, они… нереальные, не могут пробиться к сознанию. Как история, которую рассказывает знакомый знакомого. Ты допускаешь, что рассказанное могло происходить, но пропустить через себя не можешь, потому что все услышанное не соотносится с твоей реальностью.

- Простил? – единственное, что я могу выдавить.

- Ты не помнишь, - качает она головой. – Ничего не помнишь.

- Эли?

- За мной пришли… Они пришли за мной, потому что ты привел их в мой дом, Аарон. И я не понимаю, правда не понимаю, - разводит руками. – За что? Что я тебе сделала, что сделала Ему? За что надо было меня прощать? За то, что собирала в лесу дикий мед? За то, что не смогла вылечить того бродягу? Или за то, что продавала травы на площади?

- Лис…

Она отворачивается, обхватывает себя руками, дрожит, голос звучит глухо, тихо. 

- Они обвинили меня в колдовстве, они держали меня две недели в каменном мешке, обрили, клеймили, требовали покаяться. Кто-то видел нас в ночь Самайна у реки, кто-то видел, как ты мерцал, тебя приняли за Сатану, Зарецкий. Меня за ведьму, отдавшуюся зверю. Меня сожгли на костре, Аарон. Через огонь Он даровал мне гребаное прощение! – Эли вздрагивает от своего же приглушенного рыка, и ее ад вспарывает бетон крыши, как будто это песок.

Я не понимаю, как оказываюсь на ногах возле Громовой. Обнимаю ее, притягиваю к себе, шепчу на ухо.

- Я правда не помню тебя, Лис. Я помню только травника, мужчину. Я помню, как смотрел на его костер, я помню, как он горел перед ратушей, перед толпой… Я…

- Знаю… Уже знаю, - вздыхает она, и волна дрожи бежит по замершему в моих руках телу. – Думаю, что ты помнишь не так, по Его воле, думаю, что, наверное, это правильно.

- Элисте…

- Меня звали Кемина, Аарон. И в первый раз ты пришел ко мне, когда я была у той гребаной реки. Ты ненавидел меня, Аарон. Ты ненавидел сам факт моего существования… И хотел. Возможно, сам не понимал. И я не понимала, - она съеживается, сутулится, крепче обхватывает себя руками, втягивает голову в плечи. - Ты был красивым, упрямым и умным, ты был непонятным. И таким убежденным в своих словах, так яростно отстаивал свою веру. Ты спорил со мной до хрипоты.

- Я не ненавидел, я не понимал, почему… - я закрываю глаза, сглатываю, тормошу собственную память, очевидно, неправильную, но… - я пытался понять, почему Он направил меня к тебе, я хотел разобраться, я был зол… Он… Ты будила во мне все самое темное и страшное, все самое отвратительное, все то, с чем я должен был бороться, ты вытащила это из меня.