23 октября Монтгомери начал операцию Lightfoot, первую фазу второй битвы за Эль-Аламейн. Сражение продлилось 12 дней, а началось оно с тотальной бомбардировки. Витторио Валличелла болтал со знакомыми немцами, попивая трофейный чай, когда на головы им посыпались английские снаряды. «Я пережил немало налетов, но бомбардировки такой мощи нам не доводилось видеть. Задыхаясь в ядовитом дыму взрывов, мы смотрели, как языки пламени скачут по пустыне»16. Валличелла заполз в окоп к водителям, в компании других бедолаг все-таки было не так страшно. «Вместе мы справлялись со страхом». Ему запомнился инцидент, едва ли возможный в какой-либо другой армии, кроме войска Муссолини. Лейтенант приказал водителю складывать трупы в грузовик и везти их на временное кладбище возле полевого госпиталя. Солдат отказался. Офицер пригрозил ему пистолетом. В этот момент подъехал полковник, резко осадил лейтенанта и вырвал оружие из его рук. Обиженный молодой человек ударился в слезы. Валличелла с товарищами отвезли трупы в полевой госпиталь, там санитарки помогли им разгрузить тела, сказав солдатам, что в последние дни главная их работа заключалась в том, чтобы хоронить мертвецов в братских могилах, и даже бульдозеры для этой печальной работы приходилось одалживать у немцев.

С неделю войска оси отбивали атаки англичан. Черчилль в Лондоне уже дымился от ярости. Лейтенант Винченцо Формика описывает вспышку ликования в своем подразделении 1 ноября, когда итальянцам показалось, будто британцы готовы отказаться от попыток прорыва. Их осчастливило известие о больших потерях, якобы нанесенных немецкими танками бронемашинам Монтгомери. «Офицеры и солдаты, выдержавшие этот бой, месяцами страдавшие в египетской пустыни от жары в самое засушливое время года, убедились, что их страдания и самопожертвования окупаются бесценной наградой, вожделенной для каждого воина: победой. Мы готовились перейти в контрнаступление. У всех на устах лозунг: “Рождество в Александрии!”»17

Но через сутки ситуация резко изменилась. Впоследствии Монтгомери будет утверждать, что битва за Аламейн была проведена в строгом соответствии с первоначальным планом, хотя на самом деле ему пришлось сместить угол атаки к северу, но в целом преобладание Восьмой армии на поле боя уже не вызывало сомнений. Войска оси были измотаны, остро ощущался недостаток топлива, новые потери лишали армию последних ресурсов. «Все наши иллюзии рухнули в одну ночь, 2 ноября»18, – писал лейтенант Формика. Они двинулись в путь вслед за танковой колонной, но вскоре выяснилось, что колонну никто не направляет. Наконец откуда-то вывернулся полковник, и сам повел солдат в то место, где сосредотачивалась дивизия «Ариэте». «Мне стало ясно, что за ночь ситуация изменилась не в нашу пользу. Длинные колонны машин из разных полков и даже разных дивизий двигались хаотично, а не как организованные подразделения, направляющиеся к определенной цели. Условия для сражения самые неподходящие: плохая видимость, машины застревали в песке, сталкивались. С высоты грузовика я оглядел притихших, измученных пехотинцев. Порой мелькали перья берсальеров, на которых тяжким грузом обрушились песок и слава».

Роммель, вернувшийся на поле боя из отпуска по болезни, сообщил в Берлин, что он планирует широкомасштабное отступление, – это сообщение также было перехвачено и расшифровано Ultra. Британия ликовала. К 4 ноября Восьмая армия уже продвигалась по открытой местности через пустыню, преследуя спасавшиеся бегством войска оси. В тот день Формика писал: «Мы отступаем, мимо проезжают машины всех видов, беспорядочно везут бледных, понурых солдат и офицеров. Я попытался их расспросить и услышал, что враги прорвали нашу оборону. Это казалось немыслимым. Но тут батальонный сказал мне: “Смотри! Вон английские танки!” И я увидел врагов: их танки продвигались тихо, украдкой, словно коварные и хищные звери, полускрытые утренней дымкой»19.

Лейтенант Пьетро Остеллино писал в ту ночь: «Мы видели сигнальные огни со всех сторон на фоне звездного неба: у англичан красные, у немцев зеленые. Мы продвигались медленно, с той скоростью, какая только возможна в темноте по такой местности, а потом мне пришлось бросить свой танк посреди пустыни, потому что мы не поспевали за другими». Остеллино с небольшой группой соотечественников поехал на грузовиках дальше на запад, сквозь тьму, время от времени останавливаясь – старший офицер спускался и проверял направление по компасу. Потом им повстречался немецкий грузовик. Остеллино спросил, где англичане, и, хотя немцы не говорили по-итальянски, а итальянцы по-немецки, стало понятно, что англичане повсюду и единственная надежда – успеть до рассвета удрать.

Около полуночи они остановились ненадолго – перекусить и вздремнуть. Остеллино разбудили крики, он пошел посмотреть, в чем дело, и наткнулся на остатки пехотного батальона, пробирающегося в Эль-Даба. У солдат кончилась вода, они погибали от жажды. Только офицеры, все сплошь, судя по выговору, южане, еще как-то поддерживали в своих людях мужество и силы, чтобы продолжать путь. «Печальное это было зрелище, когда люди, доведенные жаждой до отчаяния, опустились передо мной на колени, моля поделиться с ними водой». Он разыскал полковника, низкорослого ветерана Первой мировой с черной повязкой на глазу, – командир следовал за своими солдатами в автомобиле. Старик с сочувствием сказал: «Мы, офицеры, черпаем силы в духе, но бедные солдатики не способны думать ни о чем, кроме своей жажды». По правде говоря, на всех этапах войны в Африке итальянские командиры показывали себя не с лучшей стороны.

Бронемашины Восьмой армии неслись на запад, гусеницы давили песок, экипажи ликовали: наконец-то закончилась многомесячная патовая ситуация. «Вид из движущегося танка – словно в камере-обскуре или как на немой пленке, – писал Кит Дуглас. – Двигатель заглушает все звуки, кроме взрывов, весь мир беззвучно проносится мимо. Люди кричат, машины едут, аэропланы летят над головой, и все это беззвучно: рокот самих танков становится настолько привычным, что воспринимается как отсутствие звука». Они неуклонно продвигались вперед, но проливной дождь и осторожность Монтгомери помешали им развить успех до такой степени, чтобы полностью уничтожить армию Роммеля. Винченцо Формика смущенно подмечает контраст между хаотичным бегством итальянцев и дисциплинированным отступлением Африканского корпуса: «Я встретил капитана Бонди, немецкого офицера связи при нашей дивизии, которого мы все терпеть не могли. Он указал нам на отряды немецких солдат, отступавших пешком, смертельно усталых, но державших строй, невзирая на падавшие среди них вражеские снаряды»20.

Для Витторио Валличеллы это отступление оказалось отнюдь не самым неприятным из всего, что с ним случалось с 1941 г. Он быстро гнал на запад, прихватив с собой всего шесть спутников, благополучно избежал блокпостов, расставленных с целью перехватывать беглецов и заново собирать их в подразделения. На несколько дней семерым итальянцам удалось ускользнуть и от новостей о сражении, и от офицеров, и от налетов английской авиации. Они находили брошенные канистры и пополняли запасы горючего, им даже повезло подстрелить газель. «В трагедии войны то были наши лучшие дни»21. Но все хорошее кончается: один из парней слег, и пришлось ехать в полевой госпиталь, а там ребята вновь попали в цепкие лапы армейской дисциплины. Каждому был вручен «Приказ дня», завершавшийся словами: «Все усилия, все жертвы принесут желанную и драгоценную награду – величие нашей страны, nostra patria». «От такого чтения нас чуть не стошнило, – пишет Валличелла. – Иные генералы только и знают поминать отечество, обтяпывая свои делишки»22.