Поэтому нам приходилось рассчитывать только на себя.

– Осирис, знаток целебных трав, страж чаши справедливый. Склони ее хоть раз, перевесь перо богини истины Маат и пробуди Дуат!

Диего, прежде обходящий воткнутые в землю клинки, наконец-то остановился аккурат между двумя черными рукоятями. Ферн обернулась на него, настороженно щурясь, но до последнего не воспринимая всерьез. Правда, до тех пор, пока он не выставил перед лицом руки и не сложил их вместе. Вдоль обеих, от косточек на запястьях до локтей, тянулись знаки. Точнее, половины одного – Диего соединил руки, и точно так же соединились его татуировки. То был сигил Осириса, напоминающий фигуру парящей в небе совы, что и сейчас кружилась над головой Диего, подбадривающе ухая.

– Осирис, что носит титул Хентиаменти, владыка запада и царства мертвецов. Вели восстать им, усмири чудовища Аммат и пробуди Дуат!

Те раны, что Диего оставил на себе, освящая атамы кровью, снова были свежи. Собираясь над ключицей, кровь поползла по его груди и животу, сочась из множества мелких порезов. В ответ на это ветер озверел, пытаясь разъединить его руки, закрывающие лицо, и остановить приход на землю того, что должно было остаться в этой земле навсегда. Борясь с неведомой силой, препятствующей ему, Диего сжал руки крепче, и две части сигила вспыхнули синим пламенем, как будто кто-то поджег их спичкой.

– Упуаут, Великий Волк, проводник для грешников, что сам безгрешен. Открой священные врата для Ба, фараонова «острая стрела», и пробуди Дуат!

Мне и прежде доводилось видеть ритуалы некромантии в его исполнении. После того как ушла Рашель, Диего привел меня на кладбище в полнолуние, чтобы показать, как именно выглядит воскрешение мертвых. То был сложный ритуал, похожий на черную мессу из бульварных газет. Петушиные головы и бараньи рога, закаменелая ртуть и девственная кровь. Даже осколки зеркала, которым самоубийца вскрыл себе вены. Смотреться в эти осколки было чревато помутнением рассудка – ценнейшие ингредиенты для призыва мертвых! Лишь тогда я поняла, что такое некромантия на самом деле.

Некромантия – это вальс на древних надгробиях и сладкий младенческий сон, каким спит каждый покойник в свежевырытой могиле. Это скорбь, которой меня так долго учила Ворожея, и лакомые подношения для забытых богов. К ним Диего взывал еще до встречи с ковеном Микаэлла и продолжил после его смерти, так и не уверовав в мексиканскую Святую Смерть. Конечно, та и впрямь выглядела слишком безобидно на фоне Осириса, чей питомец Аммат пожирал человеческие сердца. Недаром некромантию уважали в той же мере, что и боялись, – со стороны она казалась гораздо темнее, чем всякий Шепот и даже Sibstitisyon. Но, вопреки заблуждениям, на самом деле некромантия была магией жизни, а не смерти – разве можно назвать злом колдовство, что возвращает отнятое?

Невидимая граница соединила клинки, накрыв весь холм и берег еще одним дымным полотном, из которого восстали стонущие тени. Но в отличие от фантомов Ферн дым этот пах сахарной клюквой и подсвечивался лунным светом. То были настоящие духи: ведьмы, колдуны, атташе и даже звери, когда-то павшие вблизи земель Шамплейн. Бурый медведь, лисье семейство и стая волков образовали единую стаю. Всех их, выстроившихся в один ряд, объединяло одно.

– Ба, Ка, Хат, Сах, Рен, Шуит и Ах! Вместе вы Сехем, к которым я взвываю, – прошептал Диего, не разъединяя рук. – Все, кто хочет защитить свой дом, вас я к битве приглашаю!

В мешанине из полупрозрачных тел, налетевших друг на друга, мне померещились медные волосы и обнаженный навахон, рубящий фантомов Ферн направо и налево. Рядом пронесся мужской силуэт – широкоплечий, с густой бородой и добрыми светлыми глазами, – и я вздрогнула от невольного воспоминания о том, как Валентин Эбигнейл учил нас с Джулианом печь яблочный крамбл. Взгляд выхватил из толпы и детские фигуры, прикрывающие Монтага, пытающегося добраться до Ферн, а затем и женщину в платье землистых оттенков с жемчужным гребнем в волосах. Я отвернулась раньше, чем успела бы поверить, что это действительно моя семья, и сосредоточилась.

– Я же говорила, – сказала я Ферн, когда она, сбитая с ног скорпионьим хвостом и лишившаяся половины своей призрачной армии, тоже начала кряхтеть от усталости. – Необязательно быть Верховной, чтобы победить тебя.

Диего, отступив на несколько шагов назад, опустился коленями на траву, пребывая в трансе. Его губы беззвучно шевелились, а бирюзовые волосы открыли свой первозданный вороной цвет – вся его магия ушла в землю, чтобы удерживать на ней души умерших. Тогда пришел черед Тюльпаны.

Размотав моток соломенной пряжи, она начала свой ритуал и вдруг запела – тихо, но весело и задорно, будто мы уже праздновали нашу победу в кабаке. Подхватив ее ритм, я вторила голосам, раздавшимся отовсюду сразу:

– Ведьма-ведьма, пой со мной! Сегодня ты идешь домой. Еще узел к узелку – туго затяни пеньку. Смотри, какое ожерелье – дар от висельного древа!

Вот чего Тюльпана ждала все это время – хора появившихся ведьм, незаметно поместивших Ферн в круг ритуала. Одной литой тенью ковен Шепота выступил из темнолесья нам на помощь, как и было обещано Авророй – в час великой нужды. Ее саму нигде не было видно, но мысленно я пересчитала целых тридцать ведьм, нескольких из которых помнила еще со дня Остары. В длинных кашемировых плащах, тисненных фиолетовой нитью, с заплетенными косами и поголовно с мотками пряжи в руках. Наматывая ее на пальцы и передавая нити друг другу, они завели хоровод вокруг Ферн, заточив ее в центре колдовской паутины. Тюльпана вела их, а они эхом отражали каждое ее слово, каждое движение. Шепот вовлек в импровизированный шабаш и меня: я вклинилась между двумя ведьмами, присоединяясь.

– Ноги-руки свяжут, как у куколки из пряжи. Дерево скрипит – голова на нем твоя висит. Последний вздох – и ты безвредна. Пéтля, узелок и пéтля…

Заклятие было незнакомым мне, уж точно не вписанным в главу Авроры Эдлер. Это оно двигало моими губами, а не я. Слова – бархатистый вельвет, тянущиеся, как жвачка, и звучащее нараспев, точно молитва. Интуитивно я понимала его природу – неминуемый рок, как наказание за свершенное преступление. Как та самая паутина из пряжи, которую мы плели, это заклятие плелось из желания обесточить. Не присвоение чужого, а лишение.

Это было не что иное, как магическая лоботомия.

– Замолчите! – взревела Ферн, когда первая нить обошла руки всех ведьм, включая меня, и вернулась к той, что расплела ее. Первый круг замкнулся, отрезая часть магии Ферн. – Ты выбрала не ту сторону, Тюльпана!

Не слыша ничего вокруг, кроме собственного пения, та продолжила внимательно плести узлы. Повторяя за ней, я тоже завязала следующую нить. Еще часть магии Ферн оказалась парализована, связанная паутиной, и покинула ее. Согнувшись от болезненного бессилия, она припечатала ладонь к земле, заставляя несколько ведьм Шепота провалиться в образовавшиеся трещины. Но нить, перехваченная другими, не разорвалась. Тогда Ферн выкорчевала из леса несколько кленов: подхваченные неистовым ветром, те буквально обрушились на наш круг, пытаясь задавить. Я вовремя отскочила, охнув, когда ветви деревьев проткнули нескольких ведьм насквозь.