Это был слишком долгий ритуал: сколько бы мы ни пели, у Ферн оставалось слишком много магии. Она успеет положить весь ковен Шепота к тому моменту, как мы закончим.

Прекрасно понимая это, Ферн ухмыльнулась, глядя мне в глаза, и возвела руки над головой. Ей почти удалось перекричать нашу песнь:

– Под взорами небес, зловонье изливая, она раскинулась чудовищным цветком…

Я узнала это стихотворение – Шарль Бодлер, так изящно переделанный в известную на весь колдовской мир губительную порчу, что ломает ребра, пока не доберется до сердца и не раздавит его. Я уже чувствовала, как ноют бока, будто в них впиваются щипцами. Ведьмы, стоящие к Ферн ближе всех, начали ронять нити, хватаясь за грудные клетки. Спустя минуту я схватилась тоже, падая на колени. Дышать стало невыносимо.

Нет, нет! Еще чуть-чуть…

– Вот и все, – улыбнулась мне Ферн. – Струились, как смола, из остова живого, и…

Ее заклинание близилось к пику, а моя жизнь к закату, но вдруг она подавилась словами, а следом – собственной кровью.

Ладони прижались к животу, на котором стремительно расползалось красное пятно. Глаза Ферн округлились, и взгляд проник сквозь плотно сомкнутый круг ведьм, лихорадочно ища того, кто вел свою собственную битву у кромки озерной воды. То была битва и с самим собой, и с родным братом.

Все произошло так быстро, что никто даже не успел понять.

– Почему ты просто не вырубишь меня?! Ну же, Коул!

– Да я стараюсь, как могу, Гидеон! С каких пор ты стал таким сильным?!

– Это все из-за ковена Ферн… Наша связь… Я черпаю ее силу. Черт!

Звон стали и проклятия, которыми сыпали оба брата, поглядывая в сторону Ферн в надежде, что та умрет раньше, чем кто-то из них двоих. Гидеон атаковал снова, снова и снова. Их с Коулом бой, невзрачный на фоне ведьмовских распрей, шел параллельно и был едва ли не яростнее, чем наш. Коул бесконечно отступал, защищаясь: его навахон ни разу не задел Гидеона, разрезая пустой воздух, настолько быстро тот перемещался по берегу. Дрейфуя по нему следом, уворачиваясь от метких наскоков и копья, Коул предпринял очередную попытку повалить Гидеона наземь и обездвижить. Но тот, ослепленный гранатовым светом метки, без церемоний перевернул его и приложил лицом о камень, торчащий из песка.

– Это будет продолжаться, пока я не убью тебя! Оглянись, – вскричал Гидеон, бросив взгляд туда, где раскачивался хоровод ведьм. У него на глазах рухнули навзничь еще двое, выташнивая на землю разжиженные органы. – Ферн всегда выигрывает… Думаешь, будь ее так просто победить, никто бы этого до сих пор не сделал?! Вон твоя Одри! Ты видишь, что с ней происходит?! Они все умрут раньше, чем успеют закончить свой ритуал. Но… – Гидеон вдруг осекся и сжал обеими руками копье. Виноградные лозы на нем впились ему в пальцы. – Джулиан сказал: «Та, что всю жизнь пила соленую воду, не устоит перед каплей меда…» Если она полюбила меня… Если она вообще умеет любить…

Гидеон занес над братом копье. Коул откашлялся от крови, пузырящейся на его разбитом подбородке, и вскинул голову:

– Что? При чем здесь Джулиан? О нет, Гидеон… Не вздумай!..

– Говорят, младших детей всегда любят больше… Это правда. Даже я люблю тебя сильнее, чем себя самого.

Красное пятно, расползающееся по животу Ферн, – точно такое же растеклось на рубашке Гидеона, когда он, обернув острие копья по часовой стрелке, вогнал его в себя до упора.

«Покуда горит твоя звезда, горит и моя. Погаснет твоя звезда – погаснет моя. Неразрывно, связано, вечно».

Ферн упала на колени, а Гидеон упал рядом с Коулом. Чернильная метка на их руках тускнела до розового рубца. Прижав к окровавленному животу вторую ладонь, Ферн забормотала исцеляющее заклятие, пытаясь залатать рану, но тщетно. Ритуал шел, и нить плелась дальше: связанная с Гидеоном, Ферн не могла исцелить себя, не исцелив при этом и его. А столько магии у нее уже не было…

Впервые я посмотрела на нее с сочувствием, а она на меня – с пронзительным ужасом. И неизвестно, что напугало ее больше – осознание того, что битва проиграна, или того, что она лишилась единственного человека, который заполнял то место в груди, где у живых людей находится сердце.

«То, что должно было стать твоей силой, стало твоей же слабостью».

– Петля, узелок и петля…

Я пропустила последнюю нить сквозь пальцы и туго ее затянула.

– Symudiad, – шепнула Ферн, и прежде чем под унисон голосов Тюльпана затянула на нити финальный узел, навсегда обезвредив ее ведьмовское начало, она исчезла.

Я почувствовала, как слабеют руки, выпуская тлеющую нить. Упав на песок, отпущенная другими ведьмами Шепота, пряжа загорелась и обратилась в прах у нас на глазах. До завершения ритуала не хватило всего одного узелка, но и этого было достаточно, чтобы Ферн больше никогда не представляла ни для кого угрозы. Чтобы она, израсходовав остатки магии на побег, истекла кровью там, вдалеке, и умерла, как умирают обычные люди.

Ветер, неся с собой из города запах тыквенных семечек и яблочного мармелада, наконец-то улегся, а дым фантомов развеялся. Тюльпана рухнула на траву, переводя дух, и Диего привалился к ней спиной. Кажется, он даже потерял сознание, но быстро вернулся в него, когда Морган принялась залечивать его порезы, предварительно освободив Исаака от часов. Призраки умерших растаяли на глазах вместе с ковеном Шепота, выполнившим свой долг, а оттого растворившимся в ночи без прощания. Блуждающие огоньки освещали им путь. Они осветили его и мне, когда я сквозь головокружение побрела к концу берега, где Коул тряс Гидеона за плечи, отказываясь верить в происходящее.

– Одри, сюда!

Когда я склонилась над ним вместе с остальными, Гидеон уже не дышал. Лежа на руках Коула, неподъемный и бездыханный, он вперил взгляд в небо, такое же черное, как траурная вуаль. В зеленых глазах уснуло лето. Коул плакал, сам того не замечая, и зажимал рану на животе Гидеона рукой, выдернув торчащее копье. Кровь давно не шла – вытекла почти вся, что была, превратив песок в красную глину. Обнаружив в ней даже собственные пальцы, я приподняла голову Гидеона, пытаясь разделить с ним угаснувший дар исцеления, но, даже будь я Верховной, его время вышло.

Самайн – триумф мертвецов. День, когда умирают братья.

– Зачем он это сделал?!. Зачем, зачем, зачем…

Коул зарычал, припав лбом к холодному лбу Гидеона. В полумраке затухающих огоньков они были совсем неразличимы, как мы с Джулианом в детстве. Точеный профиль, ямочки на щеках, кофейные кудри – у Гидеона жестче и короче, у Коула – непослушнее и длиннее. Он перебирал их, гладил, стискивая между костяшками, пока не услышал:

– Я могу попробовать.

Исаак мягко тронул меня за плечо, бледный и кашляющий после пережитой одержимости, но принявший в свои объятия, чтобы освободить место для Морган. Ее губы, покусанные морозом, горели. Она осторожно пододвинула Коула, вглядываясь в окаменевшее лицо Гидеона. Такое невинное… Все мы вновь становились детьми, когда умирали.