Она прошлась вокруг почти зажившей пулевой раны на правом плече, потом перешла ниже, исследуя ножевую рану.

— Ты действительно выдернул несколько стежков. Постой-ка. — Она вынула из его дорожной сумки крем с антибиотиком и бинт. — Никакого воспаления вроде бы не видно. Посиди спокойно, пока я…

— Ой!

— Вот тебе и крутой парень! — Она засмеялась.

— Откуда ты знаешь, что я не прикидываюсь? Может, я стараюсь вызвать у тебя сочувствие?

— Ты определяешь людей по глазам. А у меня свои способы.

— Вот как?

Она пробежалась пальцами вверх по его рукам, взяла его за плечи, повернула к себе лицом и поцеловала.

Это был долгий нежный поцелуй. Губы слегка приоткрыты. Несмелые касания языка. Едва уловимые. Чувственные.

Бьюкенен заколебался.

Вопреки своим охранительным инстинктам он обнял ее, привлек к себе, ощущая сквозь ткань халата гладкую упругость ее спины.

Ее дыхание было свежим, когда она с наслаждением выдохнула и медленно отстранилась от него.

— Да, ты определенно нуждаешься в сочувствии.

Теперь была очередь Бьюкенена смеяться.

Он потянулся к ней, чтобы еще раз поцеловать.

Ему помешал стук в дверь.

— Ваш заказ, — произнес мужской голос в коридоре за дверью.

— Ты меня портишь, — сказала Холли.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я начинаю думать, что у тебя есть и нормальные привычки. Вот, возьми. — Она сунула руку под подушку. — Разве не за это все должны хвататься, когда в номер приносят заказанное? Сунь его в карман халата. — И протянула Бьюкенену его револьвер.

Бьюкенен проснулся на закате солнца, когда за задернутыми шторами начала сгущаться темнота. Он потянулся, наслаждаясь ощущением того, что еда была хорошей, что спал нагишом под гладкими простынями, что рядом с ним Холли. Она была в халате. Он свой не стал надевать после того, как они были вместе. Усталость подействовала на них, как наркотик, — растянувшись на постели, они заснули. Холли привлекала Брендана, ему нравились ее жизнерадостность, чувственность, грация ее высокой стройной спортивной фигуры. Но он всегда брал себе за правило не смешивать личную жизнь с работой и, будучи на задании, никогда не вступать ни с кем в физическую или эмоциональную связь. Это мешает здраво рассуждать. Это…

Черт побери, да у тебя и не было никогда никакой личной жизни! У тебя просто не было личности, чтобы ее иметь, эту жизнь. Не было ничего, кроме всех этих чужих личин.

Именно поэтому ты сейчас здесь. Именно это дало тебе возможность пройти весь этот путь. Потому что ты соблюдал это правило отстраненности, когда работал с Хуаной, — несмотря на силу своего чувства к ней. И вот теперь ты ищешь ее, чтобы загладить свою вину.

Не собираешься ли ты повторить ошибку снова, на этот раз с Холли?

«Что такое со мной делается? — подумал он. — Ищу одну женщину, в то время как меня влечет к другой? Наведи-ка, брат, порядок в собственных мыслях».

Он выбрался из постели, надел халат и подошел к креслу, возле которого сложил книги и папки, добытые Холли. Поставив лампу на пол, чтобы свет не разбудил се, Бьюкенен откинулся в кресле и погрузился в чтение.

Спустя два часа Холли подняла голову, протерла глаза и посмотрела на него.

— Привет. — Она улыбнулась, прекрасная даже сразу после пробуждения.

— Привет.

— Как ты?

— У меня такое чувство, будто я только что видел привидение.

— Не понимаю.

— Материал, который ты мне дала. Кажется, я знаю, что происходит. Я не из пугливых, но от этого кровь стынет в жилах.

Холл и села на постели.

— О чем ты говоришь?

— Фотографии в этих книгах. Тут что-то такое…

Холли встала с постели, завязала пояс халата и быстро подошла к нему.

— Покажи. — Она придвинула кресло и заглянула в книгу, лежавшую у него на коленях. — Что за фотографии?

— Это биография Марии Томес. Я не успел всего прочесть, но ясно одно: Фредерик Малтин не просто открыл ее и стал вести ее дела. Он в самом прямом смысле слова создал ее.

Холли смотрела на него с интересом, ожидая продолжения.

— Я ни разу не был на ее выступлении, но, судя по прочитанному, Мария Томес не просто хорошо поет, она поет страстно. Именно такова ее репутация — это дива с огненным, страстным темпераментом. Ни один оперный критик никогда не зашел бы так далеко, но, если называть вещи своими именами, то Мария Томес…

— Очень сексуальна, так? — подсказала Холли.

— Именно. Но посмотри на эти ранние фотографии. — Бьюкенен перелистал несколько страниц книги. — Вот Мария Томес в самом начале своей карьеры. До встречи с Фредериком Малтином. Когда она пела в Мексике и Южной Америке и никто из ведущих критиков не обращал на нее внимания.

Бьюкенен ткнул указательным пальцем в фотографию маленькой, толстенькой, смуглой молодой женщины с неуверенным взглядом, широким носом, уродливой прической, пухлыми щеками и неровными зубами.

— Эти ее волосы, собранные в кучу на макушке, — произнесла Холли. — И этот костюм слишком большого для нее размера просто висит на ней, как будто ей нужно скрыть лишний вес.

— Ранние обзоры единодушны во мнении о качестве ее голоса, но очевидно, что критики недоговаривают, стараются быть помягче, комментируя ее неуклюжую манеру держаться на сцене, — сказал Бьюкенен. — Фактически они говорят, что она слишком непривлекательна, чтобы серьезно принимать ее в расчет как певицу, способную выступать на большой сцене.

— Высказывание дискриминационное, но верное, — отозвалась Холли. — Большие деньги притягиваются к женщинам, которые обладают и великолепным голосом, и магнетизмом.

— В тот вечер, когда Малтин увидел ее в роли Тоски в Мехико, Мария Томес даже не стояла в программе. Она была дублершей, и ей пришлось выйти на сцену, когда заболела примадонна.

— Интересно, что Малтин нашел в ней.

— Он увидел в ней человека, над которым мог властвовать. Того, кого мог взять и лепить. Если бы Малтин услышал ее исполнение при других обстоятельствах, то не ассоциировал бы ее с такой сексапильной фигурой, как Тоска. Но раз уж так получилось, то он и использовал открывавшиеся возможности. Если верить этой биографии, никто никогда не проявлял к ней такого интереса. Ее карьера никуда не двигалась. Что ей было терять? Вот она и вручила себя ему. На условиях абсолютного повиновения.

— И что же?

— Посмотри на несколько следующих фотографий. Что-нибудь замечаешь?

— Ну, она становится все стройнее и стройнее. И ее костюмы удачно это подчеркивают. — Холли взяла книгу в руки, чтобы рассмотреть фотографии повнимательнее. — Видно, что она поменяла прическу. Уже не громоздит все волосы на макушку, а зачесывает назад. Они у нее длинные и густые. Распущенные и подвитые. В них есть — или выражен? — какой-то дикий порыв, что ли.