А я и не знал. Меня даже не было там, когда они умерли.

И с трагической для своего возраста зрелостью он осознал, что его место действительно здесь, с Марио.

— Я так его любил, Томми, — сказал Марио. — Он был для меня отцом. Я ведь совсем не помню своего настоящего отца.

— Марио, он гордился тобой. Он знал, что ты снова поднимешь Сантелли на вершину.

— Я рад, что смог сделать для него хотя бы это. Я так часто его подводил.

Томми нашел в темноте руку Марио и сжал ее, чувствуя, что сейчас подходящее время для того, что он собирался сказать.

— Слушай, а ведь Папаша Тони знал о… нас с тобой, понимаешь?

— Che… Почему ты так решил?

Томми пересказал ему разговор во время памятной партии в шашки, и Марио сделал долгий дрожащий вдох.

— Я порой подозревал, что он в курсе. И весь покрывался холодным потом, — он приподнялся на локте. — Он доверил тебя мне, Томми. Даже после… после той переделки, в которую я угодил. Ну, я тебе рассказывал.

— Нет, никогда, — возразил Томми.

— Как же нет? Я говорил, что попал в неприятности, вылетел из колледжа…

— Ты просто рассказывал, что был в тюрьме, — пробормотал Томми. — Пару раз пообещал рассказать подробнее, но так и не рассказал.

Настала тишина. Поезд загудел на железнодорожном переезде. В черном квадрате окна мелькнули красные огни, и снова воцарилась темнота — поезд летел через город, оставляя его позади.

— Я был жутко молод, — начал, наконец, Марио. — Семнадцать. И жутко пьян. Встретил одного паренька из балетной школы. Мы правда только дурачились. Вот только выбрали не то место и не то время, и полиция нас буквально замела.

Когда нас стали опрашивать, паренек запаниковал, изменил свою историю и сказал… ну, он сказал, якобы это была целиком и полностью моя идея. В итоге на меня повесили совращение малолетнего и еще парочку вещей. К тому же я был так туп и так пьян, что, когда нас забирали, жутко испугался, что наживу проблем из-за посещения бара, и клятвенно уверял, будто мне уже есть двадцать один. В результате меня оформили как взрослого, а к взрослым с такой статьей отношение мягко говоря не слишком хорошее.

Его голос упал.

— Мне сказали, что я имею право на телефонный звонок, но я слишком боялся звонить Джо или Анжело и не мог дозвониться до Барта.

Томми задумался, не о Барте ли Ридере речь, но не стал перебивать.

— Когда я не появился дома и на третий день, Люсия начала обзванивать больницы. В конце концов добралась и до полицейского участка. Папаша, явившись внести за меня залог, разумеется, первым делом сообщил им мой настоящий возраст. Меня перевели в ведомство ювенальной юстиции. Но к тому времени мне уже здорово досталось, я просидел в окружной тюрьме три дня.

Его лицо было мрачное и отстраненное: в мыслях он снова переживал те горькие события.

После долгого молчания Томми шепотом спросил:

— И что потом? Тебя отправили в тюрьму?

— Нет. Меня слушали как несовершеннолетнего, судья прочел длиннющую лекцию, велел бросить пить — с тех пор я ничего крепкого в рот не беру — и сказал, что не видит смысла отправлять меня в исправительную школу, мол, там я все равно примусь за старое. Так что меня освободили под ответственность Папаши.

— И что сделал Папаша Тони?

— Ну, привез меня домой. Правда, там на меня набросились всем скопом… Люсия плакала, Анжело хотел отлупить меня до бесчувствия, Джо не мог решить, отправлять ли меня к психиатру или звать священника. Но Папаша вступился… ты знаешь, как он это делает… делал. Заорал, что это его семья и его внук, и что он прекрасно сам справится, а я решил, что он меня точно выпорет, не меньше! Но он отвез меня в маленький тихий бар, купил выпивки… Господи, к тому времени я очень в ней нуждался, буквально на части рассыпался. Ты же знаешь, он никогда не пьет, разве что vinoза ужином, но мне тогда купил виски, заставил меня его выпить и сказал: «А теперь, Мэтт, расскажи, в чем там было дело. От Анжело я услышал лишь, как ты нас всех опозорил». Что ж, я и говорить толком не мог, так расстроился, но в конце концов вроде как взял себя в руки. Он посмотрел на меня, как ястреб.

«Мэтт. Погляди мне в глаза и скажи: тот мальчик, он хотел того, что ты делал?». Слава богу, я сумел посмотреть ему в глаза и ответить, что да, хотел. Потом Папаша спросил, впервые ли я делаю это с парнем, и раз уж он так достойно ко мне отнесся, я решился сказать правду, пусть он даже меня за это убьет. И я ответил, что нет, я всегда был таким. Папаша тихо выпил свое вино, а затем сказал… Я никогда не забуду ни единого слова. Он сказал: «Что ж, возможно, я дурно тебя воспитываю. Но пусть я сию же минуту упаду мертвым, Мэтт, если вижу в твоем поступке что-то столь скверное, как они говорят. Я не могу сказать, что одобряю это, не могу сказать, что понимаю, но коль уж ты желаешь себе такую жизнь, ты больше не маленький, ты взрослый, и не в моем праве заставлять тебя что-то менять». Он посмотрел на меня очень серьезно и добавил: «Но ради меня, Мэтти, ты должен кое-что пообещать. Обещай, что больше никогда не напьешься и не преступишь закон. Ты мужчина, не ребенок, и имеешь право на собственную жизнь, но когда ты попадаешь в неприятности, то бросаешь тень на всех нас, на всю семью».

Голос Марио был нетвердым.

— А я-то ждал лекции о грехах. В смысле, по-настоящему ждал. Он всегда был так религиозен. Но он только сказал: «Мэтти, неважно, какую жизнь ты ведешь. То, как ты обращаешься с людьми — вот что