Томми испугался, что Анжело опять разрыдается, но тот справился с собой.

— Я любил отца, — сказал он, выровняв дыхание. — Я всю жизнь работал с ним… сколько? С тех пор, как мне исполнилось двенадцать. И после того, как мой брат, Джо, упал с моей сестрой, я был его ловитором все эти годы… все эти годы.

Столько лет я ловлю его, и вы думаете, вы смеете думать, что я мог навредить Папаше…

Томми никогда прежде не слышал в хриплом голосе Анжело акцента, но сейчас он вдруг прорезался, почти такой же сильный, как у Папаши Тони.

— Пусть Господь простит вам ваши греховные помыслы. Мне тяжко знать… знать, что Папаша умер здесь… в этих руках… и без ваших… — он закрыл лицо ладонями и замолчал.

Священник, наклонившись, сказал ему что-то по-итальянски, Анжело ответил на том же языке. Детектив, наблюдающий за ними с растущим беспокойством, пробормотал:

— Он что, не может говорить по-английски? Прекрасно же болтал несколько минут назад. Что он сказал, падре?

Священник хмуро взглянул на него.

— Сэр, он всего лишь сказал: «Постарайся объяснить им, как бы я желал, чтобы Господь забрал меня вместо него».

Детектив тяжело переступил с ноги на ногу.

— Я поболтал с людьми на вашей стоянке. Они говорят, старик вас всех знатно гонял.

Он окинул взглядом маленький бедный офис, глянул за окно на столпотворение шатров и палаток, фургоны, загроможденный задний двор. На лице его Томми видел презрение и отчуждение. Полицейский презирал их, их всех. Они были для него чужой расой, незнакомой, кочующей, враждебной респектабельным горожанам — людьми, способными на все. Наконец, детектив пожал плечами.

— Я только исполняю свой долг, мистер Сантелли. Это могла быть и случайность, доказательств-то нет…

С этими словами он вышел из офиса.

Позже Джеймс Вудс пришел в шатер, где мужчины готовились к вечернему представлению.

— Слушай, — он взглянул на бледное лицо Анжело, — ты уверен, что сможешь сегодня выйти? Я могу отменить ваш номер на один вечер, если хочешь.

Все знали, о чем думает. Местный репортер заснял распластанное в сетке тело и подоспел со своим снимком в газету как раз к вечернему выпуску. «ЗВЕЗДА ЦИРКА РАЗБИВАЕТСЯ НАСМЕРТЬ, УПАВ ИЗ РУК СЫНА». Кто-то, не подумав, принес одну из копий в шатер.

— Нет, — твердо сказал Анжело. — Я в порядке. Буду выступать.

Томми, несмотря на юный возраст, знал, что после трагедии определенная часть публики приходит на представление снова — посмотреть на номер, во время которого произошло несчастье. И частью этой традиции было разрушить их надежды, проведя номер как обычно, будто ничего не случилось.

— Послушай, Анжело, я знаю, какие вы, артисты старой закалки. Но не такой я сумасшедший, чтобы выставлять тебя на растерзание зевакам. Ну и пусть парочка вампиров явилась просто поглазеть. Давай я отменю Сантелли — всего один раз.

Джонни и Марио посмотрели друг на друга, придвинулись ближе к Анжело, втянули в свой тесный круг Томми, и Джонни заявил:

— К черту отмены!

В голосе Марио звучала тихая гордость.

— Спасибо за предложение, Вуди. Но это все, что мы можем сделать для Папаши Тони, разве ты не видишь?

И Анжело, вскинув голову и сверкнув глазами, резко поднялся на ноги, словно поддерживаемый внутренними резервами гордости и верности традициям. В голове Томми будто наяву прозвучали слова Папаши, сказанные, когда лев поцарапал Анжело: «Сантелли всегда готовы».

Жара все еще окутывала город, густым покрывалом поднималась с земли, но под звездами зарождался слабый прохладный ветерок. Они вышли из форганга и пересекли манеж. Марио и Анжело шагали бок о бок, их накидки ритмично покачивались. У подножия аппарата они разделились на пары — так, словно это была обычная часть номера. Томми поставил ногу на лестницу, и ему показалось, что он различает смущение на лице Джеймса Вудса. Причудливая слабая гордость зашевелилась у него в груди, пробиваясь через сосущую пустоту.

Ступив на мостик, Томми подвинулся, давая место Марио, и поймал себя на том, что двигается дальше, освобождая место для Папаши. Вздрогнув, он безотчетно тронул значок.

Из-за случившейся трагедии, нарушившей рутину между представлениями, Джеймс Вудс объявил сокращенную программу, когда каждый номер демонстрировал лишь основное. Такое представление продолжалось около двух часов с четвертью вместо обычных трех. Тройное отменили — с этим Марио согласился — и когда он закрывал номер двумя с половиной (трюком, который обычно выполнял вместо тройного), Томми, внимательно наблюдающий за Анжело, заметил на лице мужчины быстро промелькнувшую панику. Их руки сцепились, хватка чуть соскользнула, но быстро укрепилась. Позже, когда они переодевались, Томми заметил на запястьях Марио одинаковые темные синяки.

Марио проследил направление его взгляда, но промолчал.

Безжалостную скорость демонтажа цирка не могли замедлить ни смерти, ни трагедии. Вечернее представление закончилось в десять тридцать, а к полуночи цирковой поезд был готов к отправлению. Перед тем, как идти к себе в вагон, Джонни остановился возле купе Анжело (Стелла, разумеется, даже в сопровождении мужа не имела доступа в вагон для холостых) и спросил:

— Я могу чем-нибудь помочь?

Анжело качнул головой. Лицо его было мрачным и припухшим. Он сидел на нижней полке, Марио и Томми устроились на сундуке, занимавшем практически все оставшееся пространство.

— Нет, все нормально. Знаете, цирк довольно жестокое место. Я помню, как нам пришлось оставить в больнице Джо и Люсию. Мы уезжали, не зная, жива она или нет. Даже Лисс не могла задержаться. И все, что мы можем, это оставить Папашу Тони в чужом похоронном бюро с чужим священником, который позаботится, чтобы его отправили домой в приличном виде.

Джонни присел на полку позади Анжело и положил руку ему на плечо. Все время сборов люди заходили к ним, приносили соболезнования, тепло пожимали руки, интересовались, нельзя ли чем-то помочь. А потом робко говорили с явной искренностью, а порой и слезами на глазах, как все