любили Тонио Сантелли. Как ни мило это было с их стороны, такие разговоры обернулись тяжелым испытанием. Но теперь их оставили в покое, и, хотя все мужчины в вагоне знали и любили Папашу Тони, они дали семье все, что могли: плотно прикрытую дверь, шумные разговоры о своих делах и хрупкую иллюзию уединения.

— Дядя Анжело, хочешь, я останусь с тобой? — спросил Джонни.

Мужчина покачал головой.

— И бросишь Стеллу одну? Нет, Джок, иди к ней. Я буду в порядке. А если мне что-то понадобится, Мэтт и Томми здесь, прямо за стенкой.

И снова долгое молчание. Наконец, Джонни сказал:

— Я тоже думал о той ночи, когда упали Джо и Люсия. В поезде Старра у нас был свой большой вагон, и не успел поезд отъехать, как прибежала Клео и рассовала детей по кроватям. К тому времени, как пришел Папаша Тони, мы все снова ревели. Бедняжка Лисс… помните, как она старалась нас утешить? Марку приходилось хуже всех, выл, не переставая. Он был уже большой, а Лисс все равно посадила его себе на колени и пыталась укачивать.

— Да, помню, — хрипло согласился Анжело. — Вы все были в таких полосатых красных ночных рубашках, и я ничего не мог с вами поделать, но пришел Папаша Тони, сел на кровать Лисс, посмотрел на вас и сказал… помнишь, Мэтт? Он сказал: «Ну-ну, не время устраивать всенощную, лучше помолиться за вашу мать, чем ее оплакивать». Он достал у Лисс из-под подушки четки и начал говорить «Аве Мария», и вы все один за другим перестали плакать и стали повторять за ним.

И Анжело снова спрятал лицо в ладонях.

— Да, — тихо сказал Джонни. — Но идея была хороша.

- É vero.

Анжело нащупал на полке нить маленьких черных бусин и принялся бормотать на итальянском. Джонни и Марио, склонив головы, вторили ему на английском.

«Апостольский символ» не был знаком Томми, но когда Анжело перешел на «Отче наш», Томми узнал молитву и присоединился к ним. Однако когда они начали «Аве Марию», Томми спрятал лицо, почувствовав подступающие слезы.

Он знал, что тоже должен молиться, но мог только горячо повторять раз за разом: «Боже, прошу, будь к нему милостив». Это ощущалось как-то неправильно, словно он играет на публику, драматизирует нечто реальное и страшное.

Бесконечные повторения удивляли его, и еще он пребывал в смущении, как и большинство протестантов, перед открытостью католических молитв. Анжело говорил их на итальянском, но Марио рядом с Томми молился на английском, и Томми, слушая звучащие вновь и вновь слова «Аве Марии», забеспокоился. Они все были где-то далеко и, очевидно, находили в молитвах странное успокоение, которое он не мог с ними разделить. Марио, прикрыв лицо руками и закрыв глаза, бормотал:

— Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою…

Томми молча сидел рядом с ними, чувствуя, как сжимается горло, а молитва повторялась раз за разом, завершаясь тихим «ныне и в час смерти нашей». В час нашей смерти. В час смерти Папаши Тони. Он отчаянно боялся расплакаться.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем они закончили, и Анжело отложил четки. Он выглядел спокойнее, голос сделался тверже. Томми почувствовал, что семья хочет побыть наедине. Он сбивчиво пожелал Анжело доброй ночи, и мужчина обнял его за пояс.

— Ты знаешь, Том, он тебя любил. Как одного из нас.

— Я тоже любил его, Анжело, — ответил Томми, зная, что в глазах его стоят слезы.

— Как будто он был мне родным дедушкой.

— Знаю, — Анжело притянул его ближе и поцеловал. — Спокойной ночи, figlio. Благослови тебя Господь.

Вернувшись в свое купе, Томми стянул одежду и залез на верхнюю полку. Он не спал, слушая стук колес и унылый зов паровозного гудка, посылающего в ночь свой вечный плач.

Кто одинок? Я одино-о-о-ок.

Он больше не знал, появилась ли влага на его щеках из-за Папаши Тони или печали этого плача. Спустя долгое время в купе посветлело от тусклого света из коридора, и Марио, сев на нижнюю полку, принялся раздеваться.

Томми, свесившись вниз, прошептал:

— Как Анжело?

— Спит. Медсестра дала пару таблеток, и я смог уговорить его их принять.

Убойная, видать, штука. Он отключился за секунду. Тебе, бедолага, тоже не спится? Спускайся сюда, если хочешь.

Томми перебрался вниз.

— Его смерть сильно пришибла Анжело. Нам этого не понять, — сказал Марио.

— Они были очень близки.

— Знаю. Джо и Люсия вышли из игры — не по своей вине, конечно — и у него по сути остался только Анжело, — Марио умолк на секунду. — Хотя, знаешь, я был бы не прочь так уйти. Он никогда не будет старым, дряхлым и больным. И он прожил достаточно, чтобы увидеть, как мы снова выбираемся наверх.

— Он никогда не выйдет на пенсию и не осядет дома, наслаждаясь спокойной жизнью.

— А он бы никогда не вышел на пенсию, Томми. Он любил летать. И он умер, выполнив сложный трюк, слыша аплодисменты, зная… Меня должно ужасать, что он ушел неожиданно, не получив шанса примириться с Богом…

— Насчет чего он должен примиряться с Богом? — спросил Томми. — Он был хорошим человеком!

— Я все время забываю, что ты не католик. Считается, что умереть без священника и шанса покаяться во всех грехах, которые остались на твоей совести, это ужасно. Но… — Марио сглотнул. — С другой стороны, я очень рад, что он умер в воздухе. Занимаясь любимым делом. Неприятно думать, что Бог может этого не понять.

— Я бы не стал особенно ценить Бога, который этого не понимает, — яростно сказал Томми.

Сам Папаша Тони не уставал повторять, какой быстрой и