Дашиньский, решив, что присутствие офицеров грозит сейму, возможно, даже кровавой расправой, отказался открывать сессию, пока они не покинут здание. Об этом он тут же написал в письме президенту. Пилсудский, прождав около часа открытия сессии, отправился в кабинет спикера. Состоявшийся между ними в весьма резких тонах разговор результата не дал. Маршал сейма твердо стоял на своем: «Под угрозой штыков, револьверов и сабель сессию не открою!» Ничего не добившись, Пилсудский оставил кабинет спикера. 1 ноября в письме президенту по поводу инцидента он назвал Дашиньского «безумцем», которому нужно лечиться, а не заниматься политической работой, «ослом», «опереточным комиком», «сумасшедшим»[248].

Поскольку офицеры и после отъезда диктатора здание сейма не покинули, Дашиньский перенес церемонию открытия на 5 ноября. Но в назначенный срок сейм опять к работе не приступил, так как президент отложил заседание на 30 дней. Это означало, что Пилсудский от намеченного плана давления на сейм отказываться не собирался.

Инцидент в связи с открытием сейма явно прибавил оппозиции уверенности в собственных силах. Она по-прежнему не до конца понимала, что Пилсудский вовсе не намерен считаться с тем, что более 70 процентов граждан Польши, принявших участие в голосовании, сказали его режиму «нет». Диктатор знал, что у оппозиции на тот момент не было достаточного арсенала средств, способных заставить его считаться с волей сеймового большинства. Как показала всепольская кампания митингов, проведенных по инициативе Центролева 1 декабря, общество достаточно безразлично отнеслось к очередному конфликту режима и оппозиции в сейме.

Выбор противником наступательной тактики подтолкнул Пилсудского к корректировке стратегии. Понимая, что время работает на оппозицию, не обремененную необходимостью сокращать государственный бюджет, он посчитал опасным для режима дальнейшее откладывание решения вопроса о судьбе сейма. 28 ноября 1929 года на встрече с премьером и председателем парламентской фракции Беспартийного блока Пилсудский изложил свой план дальнейших действий. Он считал, что следует сконцентрировать усилия на двух направлениях. Во-первых, учитывая международные и внутренние обстоятельства, постараться, чтобы бюджет все же принял сейм. Во-вторых, добиться перехвата политической инициативы правительством. Именно кабинет должен определять стратегию взаимоотношений с сеймом, пока тот не примет бюджет, «и тогда можно с этим сеймом делать все, что захочется. Принципиально следует исходить из того, что эта бюджетная сессия – последняя для этого сейма». Пилсудский высказался также и по вопросам тактики ускорения процесса прохождения бюджета в сейме. Для этого он намеревался сделать вид, что лично для него важнейшим является конституционный вопрос, поэтому для его решения он готов пойти на большие уступки. Тревожила его и возможность вынесения сеймом вотума недоверия правительству. Для предотвращения этой угрозы он считал возможным припугнуть сейм роспуском или же воспользоваться парламентскими методами, «произнося речи и затягивая дискуссию с помощью обсуждения каждого правительственного заявления». Сам же Пилсудский планировал вступить в борьбу с сеймом в марте 1930 года[249].

Спустя неделю после этого совещания началось практическое осуществление плана Пилсудского. Случилось событие, которого опасался маршал. 5 декабря, в день начала работы сейма, партии Центролева внесли предложение о вотуме недоверия кабинету Свитальского и на следующий день приняли абсолютным большинством голосов. Президент утвердил отставку, страна оказалась без правительства. Это не был правительственный кризис в точном понимании этого слова, потому что за вотумом недоверия не последовали переговоры его инициаторов о создании собственного кабинета. Правда, они заявили, что не будут возражать, если президент поручит кому-нибудь из представителей оппозиции сформировать правительство, но дальше этого не пошли, оставив инициативу Мосьцицкому Тем самым сейм как бы подтвердил исключительное право президента, а фактически Пилсудского, определять весь состав кабинета. Добившись отставки Свитальского, оппозиция исчерпала свой наступательный потенциал. А это автоматически отдавало инициативу Пилсудскому, накопившему к этому времени огромный опыт борьбы с оппозицией.

Августовская новелла 1926 года ограничивала время работы парламента над бюджетом пятью месяцами, и если он его не успевал утвердить, то это должен был сделать президент своим декретом. Таким образом, правительство не могло остаться без бюджета. Один месяц из отпущенного парламенту срока уже прошел. Заставить парламент интенсивнее работать над бюджетом Пилсудский мог, и далее препятствуя его работе. Согласно парламентским обычаям во время правительственного кризиса работа депутатов приостанавливается. Поэтому чем дольше сейм бездействовал, тем меньше у него оставалось времени для работы с правительственным проектом государственных расходов. А если бы парламент бюджет вовремя не одобрил, то тогда у санации был бы повод заявить, что сейм не хочет исполнять свои конституционные обязанности. Пилсудский знал, что опытные парламентарии это понимают и поэтому постараются лишить режим этого аргумента, приняв бюджет вовремя. Сам он в это время избегал делать какие-то громкие заявления или высказывать угрозы в адрес сейма. Лишь президент демонстрировал активность, ведя переговоры с руководителями палат и парламентских клубов. Но последнее слово было за Пилсудским.

Лишь 21 декабря 1929 года появился реальный кандидат в премьеры – все тот же Бартель. Новый кабинет был приведен к присяге 29 декабря. Есть интересное свидетельство, записанное со слов Бартеля, о том, как Пилсудский уговаривал его принять этот пост в четвертый раз. Первоначально с этим предложением к нему обратился президент, но профессор своего согласия не дал. «Однако после этого он был вызван к Пилсудскому и там сдался перед настойчивыми просьбами великого человека, к которому он глубоко привязан. „Если бы вы были на моем месте, – сказал он, – то и вы бы не могли отказать“. Я сидел рядом с ним, он очень трогательно провел своей рукой по моему колену и грустным голосом обратился ко мне с такими словами: „Пан Казимеж, я очень болен, может, мне даже придется умереть, и я бы хотел, чтобы после моей смерти был сильный человек, который сумеет защитить мою честь. Этим человеком можете быть только вы“. Эти слова, – продолжал Бартель, – глубоко меня потрясли и развеяли все мои сомнения, я был совершенно разоружен и не способен к малейшему сопротивлению воле коменданта»[250]. Радикальных изменений в составе правительства не произошло.

Назначение премьером Бартеля, считавшегося либералом среди пилсудчиков, было воспринято оппозицией с удовлетворением как подтверждение ее силы. На самом же деле в выигрыше оказался Пилсудский. Незаметно для оппозиции он сумел стимулировать работу сейма над бюджетом, в первой половине февраля 1930 года она была успешно завершена, и проект бюджета, претерпевший незначительные изменения по сравнению с правительственным вариантом, был передан в сенат. Теперь диктатор мог переходить к осуществлению намеченной им стратегической цели – роспуску парламента. Что касается сроков этой акции, то он не был ограничен каким-либо конкретным временем, поскольку открытие следующей бюджетной сессии сейма уже традиционно могло быть назначено только на 31 октября 1930 года. И вновь оппозиция облегчила ему задачу. 8 марта сеймовая фракция ППС внесла предложение о вотуме недоверия министру труда и социального обеспечения Александру Пристору, другу и близкому соратнику диктатора. Поводам стала его политика в отношении больничных касс, в руководящих органах которых прежде доминировали социалисты.