Декан выступил вперед и провозгласил: «Да постигнет сия судьба всех врагов королевы». Собравшиеся воскликнули: «Аминь». Все завершилось. Внезапно в складках одежды Марии обнаружилась маленькая собачка; пронзительно взвизгивая, она скользила в ее крови. Собачку забрали и тщательно отмыли. Все, к чему прикасалась Мария, — колода, платок, даже ее четки — сожгли в парадном зале. Не оставили ни одной реликвии. Тем не менее она безупречно сыграла свою последнюю сцену, и история Марии, королевы Шотландии, с тех самых пор глубоко укоренилась в сознании людей.

Утром 9 февраля, вернувшись в Гринвичский дворец после конной прогулки, Елизавета услышала перезвон лондонских колоколов. Что за повод, поинтересовалась она. «Я никогда не видел, чтобы она стонала, — вспоминал молодой кузен Елизаветы Роберт Кэри, — за исключением того дня, когда обезглавили королеву Шотландии». Это был не просто стон. Это был судорожный вопль, вспышка гнева и чувства вины. Елизавета в едва ли не истерическом исступлении бросилась обвинять своих самых верных приближенных в обмане и двуличности. Она никогда не желала смерти своей дорогой кузины. Королева отстранила от себя Берли и два месяца отказывалась принимать его при дворе. Она признала, что подписала ордер на казнь, однако утверждала, будто попросила Дэвисона временно придержать его. Теперь в отместку она жаждала крови сэра Уильяма Дэвисона. К счастью, Елизавету удалось отговорить от столь неблагоразумного решения, и вместо этого над Дэвисоном учинили судебное разбирательство в Звездной палате по обвинению в злоупотреблении доверием королевы; его заключили в Тауэр, однако выпустили через год. Он сыграл свою роль в этом деле.

Через четыре дня после казни Марии Елизавета отправила послание Якову VI, отрицая свою причастность к деянию. «Мой дорогой брат, — писала она, — если бы Вы только знали (но не чувствовали), сколь пронзительна боль, что переполняет мою душу, при мысли о тягчайшем несчастье, кое (против моих замыслов) выпало на нашу долю…» Нельзя отрицать, что королева находилась под колоссальным давлением со стороны своих советников, в частности — Уолсингема и Берли, и, возможно, убедила сама себя, будто бы действовала против своей воли. Ее министры строили заговоры за ее спиной, форсируя казнь Марии. Однако за ее душевными муками могли стоять и угрызения проснувшейся совести.

Угрозы ее правлению усиливались. К весне 1587 года до двора дошли сообщения о военных приготовлениях испанцев в Кадисе и Лиссабоне; в связи с этим в Плимуте сформировали эскадру кораблей под командованием сэра Фрэнсиса Дрейка для отплытия в Испанию. Зная о непостоянстве своей госпожи, Дрейк поспешил покинуть берега Англии, прежде чем она изменит свое решение. Как и следовало ожидать, запретительное распоряжение действительно вышло из-под пера королевы, однако к этому времени Фрэнсис Дрейк был уже далеко. Он потопил множество транспортных судов в Кадисе, прежде чем отправиться к мысу Святого Викентия, где он мог дать бой испанской армии.

Отказавшись от этой цели, Дрейк решил взять курс на Ла-Корунью. Там он разгромил торговые суда, стоявшие на якоре в бухте, и уничтожил половину всех припасов и вооружений, заготовленных Армадой для войны с Англией. Утверждалось, что у испанцев имелся годовой запас хлеба и вина для сорока тысяч человек, теперь от него не осталось и следа. Дрейк завершил триумфальную кампанию захватом каракки, нагруженной награбленными трофеями из Ост-Индии. Репутации испанцев, таким образом, был нанесен значительный урон, в то время как самонадеянность Англии возросла. Позорный провал вынудил Филиппа отложить планы по вторжению в Англию еще на один год. Елизавета выиграла время, чтобы подготовиться к противостоянию с Испанией, которое теперь было неизбежным.

Ущерб, причиненный опустошительными рейдами сэра Фрэнсиса Дрейка, быстро устранили, и к зиме 1587 года испанская флотилия, крупнейшая в Европе за всю историю, взяла курс на море из устья Тахо. Тем временем испанская армия в Нидерландах под командованием герцога Пармского укрепила свои позиции. По плану морской флот под предводительством Альваро де Басаны, маркиза Санта-Крус, в качестве лорда-адмирала должен был отправиться к устью Темзы и бросить якорь возле Маргита; затем испанские корабли взяли бы под контроль Дуврский пролив, предоставив тем самым герцогу Пармскому время и возможность высадить свои войска в Танете. С этого момента путь в Лондон был бы открыт. Но подготовка военно-морских сил оставляла желать лучшего, а в море поднялись осенние ветры. Филиппу Испанскому пришлось скрепя сердце отложить экспедицию до более благоприятной погоды.

Герцога Пармского не известили о задержке, и в итоге его войска мокли под проливным дождем и мерзли в горах Дюнкерка. Когда пришло письмо от короля, пенявшего ему на бездействие, герцог, как и следовало ожидать, пришел в ярость. Ему приказали ждать прибытия испанской флотилии. «Мне, бесспорно, досадно слышать, будто бы я должен был начать вторжение вразрез с Вашими же указаниями. Окажите любезность и сообщите, что мне делать, — и ни одно препятствие не остановит меня, хоть Вы и отправляете меня одного, без всякого подкрепления». Разногласия не сулили ничего хорошего для честолюбивой затеи Филиппа. Финансовые дела Испании хромали. Солдаты сидели на голодном пайке. В довершение всех несчастий адмирал Санта-Крус скончался. Его преемник, герцог Медина-Сидония, был совершенно несведущ в морском бое. Проволочки и злополучные неудачи вновь срывали планы предполагаемой Армады.

Несмотря на это, весной до Англии дошло известие, что масштабные приготовления почти закончены; испанские ведомства заявляли, что флот готовили для экспедиции в Вест-Индию, однако хитрость не прошла.

18 мая 1588 года флотилия испанских судов наконец-то вышла из Тахо; однако ее разбросал сильный шторм. Медина-Сидония советовал отложить операцию, на что Филипп ответил: «Я посвятил это начинание Господу… Так давай же, делай свое дело». 12 июля испанцы вновь подняли паруса. Флотилию провожали звоном колоколов испанских церквей. На судах имелись экземпляры папской буллы, подтверждавшей отлучение Елизаветы от церкви и призывавшей всех верных католиков к восстанию против нее. Армада состояла из ста тридцати больших военных кораблей с экипажем в 19 тысяч солдат и восемь тысяч моряков на борту.

Испанцы, итальянцы и португальцы формировали различные контингенты, причем испанцы разделились на эскадрильи галисийцев, андалусцев, каталонцев и кастильцев. Вместе с солдатами и моряками плыли шестьсот монахов, в чьи обязанности входило отправление религиозных обрядов и уход за ранеными. Азартные игры и богохульство строго запрещались. Вся испанская армия до единого бойца исповедалась и приняла причастие, получив благословение на свой крестовый поход против еретиков. На королевском штандарте Армады значился девиз: Exsurge, Domine, et judicia causam tuam! — «Восстань, Господи, и защити дело свое!» В течение того времени, что испанская флотилия держала курс на Англию, Филипп каждодневно по четыре часа простаивал на коленях перед Святыми Дарами без молитвенной подушки.

Англичане прекрасно осознавали неотвратимую угрозу. Один из дивизионов флота наблюдал за гаванями, находившимися под контролем герцога Пармского, в то время как основные формирования приготовились к бою в Плимуте. Елизаветинский флот состоял из двадцати пяти боевых галеонов, однако, учитывая опасность положения, его дополнили другими судами, предоставленными Лондоном и частными благодетелями. Некоторое количество кораблей и каботажных судов пришлось взять в аренду. Королева надеялась на помощь сэра Фрэнсиса Дрейка и других каперов. По оценкам, английский флот насчитывал сто девяносто семь различных судов (причем далеко не все годились для морского боя).