Вооруженные отряды и ополченцы графств были готовы настолько, насколько позволяла их шаткая боевая организация; к ним присоединились уцелевшие свиты знати, сформированные из ее главных вассалов. Говорили, что всего насчитывалось сто тысяч человек, готовых взяться за оружие, однако это число, вероятно, преувеличено. Так или иначе, столкнись они с герцогом Пармским и его войском, то им бы пришлось иметь дело с лучшей армией Европы. Прибрежным боевым расчетам было приказано отступать там, где враг высаживался на берег, забирать с собой зерно и скот; им следовало дожидаться подкреплений из других формирований. Боевым составам армий центральных графств численностью десять тысяч солдат предстояло объединиться в отдельное войско для защиты самой королевы.

19 июля испанскую флотилию заметили возле мыса Лизард в Ла-Манше. «Испанская армада, — писал Кэмден, — громоздящаяся подобно высоким башням и замкам, выстроилась в полумесяц с семимильным[84] серпом и неторопливо плыла под всеми парусами, несомая тугими ветрами и волнами океана, вздыхавшего под ее тяжестью». Когда дозорный со стеньги «Арк-Ройяла»[85] заметил показавшиеся на горизонте паруса, команда возликовала. Минута битвы между Испанией и Англией настала.

Рассказывают, что новость застала Дрейка во время игры в кегли в Плимуте. «И игру закончим, и испанцам бой дадим — времени на все хватит», — невозмутимо ответил он. История, возможно, и апокрифическая, однако он вполне мог сказать что-то в этом духе; ему пришлось дожидаться прилива, чтобы сняться с якоря и покинуть гавань. Один из современников отмечал, что «сельские жители тотчас бросились к берегу: кто с дубинами, кто с острыми палками, кто с вилами…» Вероятно, это большая удача, что их боевым навыкам не пришлось проходить испытание на прочность.

Весь остальной мир наблюдал за происходящим с интересом, однако сохранял нейтралитет. Венецианцы ставили на победу англичан, французы лишь предположили, что им удастся сдержать натиск своих врагов в море. «Ради всего святого, — писал вице-адмирал Уайтхолл, — и ради нашей страны, пришлите нам поскорее ядер побольше да покрепче». 21 июля Уильям Хокинс, мэр Плимута, написал: «Вчера вечером испанская флотилия замаячила на горизонте, и милорд адмирал [лорд Говард] умчался в море, прежде чем она успела за этим горизонтом скрыться». Английской флотилии дул попутный ветер, и уже в воскресенье утром противники сошлись в коротком бою, продлившемся два часа. Один из галеонов Филиппа получил серьезные повреждения и был конвоирован англичанами в Дартмут.

Первое полноценное сражение между двумя флотилиями состоялось 23 июля возле мыса Портланд-Билл; англичане обладали преимуществом благодаря своим небольшим кораблям, оснащенным массивными пушками. Испанцы хотели подойти вплотную к противнику и взять его суда на абордаж, позволив солдатам вести бой, однако приблизиться так и не удалось. Англичане в значительной мере полагались на скорость и высокую маневренность своих кораблей. В конечном итоге Медина-Сидония вышел из боя и возобновил курс к месту своей предполагаемой встречи с герцогом Пармским. В ходе этого сражения Говард истратил практически весь боезапас; оставшихся боеприпасов едва хватало на еще одну битву. Испанцам повезло гораздо меньше: они также испытывали недостаток в пушечных ядрах, а их суда получили куда более значительные повреждения. Обломки галеона и одного из флагманов унесло к побережью Франции.

Все три дня по пути к Кале Медина-Сидония слал герцогу Пармскому сообщения, становившиеся час от часу тревожнее. Тем временем английские войска получили подкрепление из прибрежных портов и замков. «Враг следует за мной по пятам, — говорил Сидония герцогу Пармскому, — с утра до ночи, почитай, каждый день, он осыпает меня огнем; однако он не подходит близко, чтобы взять на абордаж. Сколько я предоставил им оказий! Я нарочно подставил корабли под удар, чтобы заманить их на борт; но они не ведутся, и ничего нельзя поделать, ибо корабли их быстры, а наши очень медленны». Англичане, таким образом, гнали испанскую флотилию вперед «как стадо овец», пока Медина-Сидония не достиг гавани Кале.

Впрочем, гавань эта стала для них убежищем ненадолго. В полночь 28 июля, в воскресенье, Говард приказал направить восемь судов-брандеров в скопление стоявших на рейде испанских кораблей; испанцы принялись лихорадочно рубить якоря, чтобы укрыться в морских просторах и темноте ночи. На следующее утро испанский главнокомандующий собрал уцелевшие корабли неподалеку от Дюнкерка; англичане, воспользовавшись подарком судьбы, пошли в атаку. Гравелинское сражение стало решающим боем всей кампании. Англичане пошли в атаку на испанский флот и стали обстреливать корабли противника из своих пушек. Три галеона затонули или были захвачены вместе с целым рядом менее крупных судов. «Я не стану отчитываться ее величеству, пока не добьюсь еще больших результатов, — писал Говард Уолсингему. — Их войско громадно и могущественно; и все же мы ощипываем его перышко за перышком».

Испанская флотилия действительно теряла свое оперение. В ходе конфликта испанцы лишились восьми галеонов, а многие матросы и солдаты погибли или были при смерти. Ни одно английское судно не получило серьезных повреждений. Герцог Пармский оказался в западне; он отсиживался в Ньивпорте, а Армада тем временем была не в состоянии прибыть к назначенному месту встречи. Голландский флот, враждебный по отношению к герцогу, не давал ему уйти. Затем ветер сменился на вест-зюйд-вест, отбросив испанские суда с отмелей назад в Северное море. У англичан не осталось орудий для сражения, но вместо этого они «с бахвальским куражом» преследовали их вдоль побережья. 31 июля сэр Фрэнсис Дрейк писал: «Мы следуем за испанской армией и намереваемся… вступить с ними в бой… Не сомневаюсь, в скором времени мы зададим им такого жару, что герцог Сидония захочет оказаться среди своих апельсиновых рощ в порту Святой Марии».

В это время Елизавета прибыла из Лондона на смотр армии в Тилбери. Когда королевский баркас причалил к блокгаузу, в честь королевы дали пушечный залп. Ее встретил эскорт из тысячи всадников и двух тысяч пехотинцев, и на следующий день она приняла участие в официальном смотре войск, проезжая между фалангами солдат «подобно царице амазонок». В своей речи она торжественно заявила, что ее призывали воздержаться от выступления перед толпой, однако она пренебрегла подобной осторожностью; она могла положиться на доверие и преданность своего народа. Затем, как предполагается, она сказала, что готова «жить и умереть вместе с вами за моего Бога, за мое королевство и за мой народ, мою честь и кровь. Я знаю, тело мое — тело хрупкой и беспомощной женщины, но в нем таится сердце и отвага короля, и короля Англии в том числе». Действительно ли она произнесла эти слова — вопрос спорный, однако смысл ее вдохновенной речи, изложенной в более позднее время, несомненно, достоверен. Солдаты ответили на воззвание королевы ликующими криками. В полдень она удалилась в шатер Лестера, чтобы отобедать в его компании.

Несмотря на все невзгоды, испанская флотилия, потрепанная и деморализованная, упорно продолжала двигаться вдоль побережья Шотландии. Отмечали, что шотландский король сдержал слово, данное Елизавете, и не поддерживал Испанию даже тайно; Яков сообщил испанскому послу при своем дворе, что «единственная благосклонность, которой он ждет от испанцев, — это великодушие Полифема к Одиссею, милостиво пообещавшего съесть его последним».