сохранить то, что уже было утеряно, но он был способен подарить на шесть коротеньких часов сновидения, в которых промелькнули бы счастливые воспоминания прожитых дней и лица тех, кого теперь так хотелось бы увидеть вновь. Тем не менее существовало множество людей, которые были готовы заплатить за него огромную цену. И ядовитый, вызывающий привыкание цветок вместе с алкоголем каждый день и каждую ночь заполнял бездонную пустоту в их сердцах.

– Чжэньчу, ты говорил, что увезешь меня с собой, – сказала Тилань, подняв свои слепые глубокие глаза. Казалось, что она смотрела прямо на него или, может, даже через него. Ночной ветер принес издалека вибрирующий и потрескивающий звук пламени.

– Говорил, и однажды я сделаю это, – ответил он и ласково коснулся ее плеча.

Улыбка Тилань стала еще шире, однако ее голос был печальным:

– Ты говоришь так, чтобы не расстраивать меня. Может быть, ты сам этого не хочешь.

– Не говори так, – со вздохом ответил он.

Тилань все еще продолжала улыбаться:

– Кто бы мог подумать, что однажды между нами вспыхнут такие чувства. Я почти уверена, что когда ты впервые увидел меня, то подумал о том, как тебя достал этот надоедливый ребенок, и о том, что тебе хочется поскорее избавиться от него, как от тяжелой ноши.

Тан Цяньцзы тут же потерял дар речи. Река воспоминаний прорвала брешь и с ревом вырвалась наружу оттуда, где скрывалась уже много-много лет.

Тогда они все еще были детьми. Он был самым старшим, и в шестнадцать лет судьба уже взвалила на него тяжелое бремя ответственности за жизнь Цзичана и пяти тысяч солдат. В тот момент он мог положиться только на меч в своей собственной руке и больше ни на что другое. Бушующее пламя охватило весь город, окрасив ночное небо багряно-красными красками. Тогда даже капли дождя, падавшие с неба, казались красными. Свежая кровь и останки врагов забрызгали лицо молодого генерала, постепенно закрывая видимость. Но у него не было пути назад. За его спиной стояли одиннадцатилетний Цзичан и шестилетняя Тилань. Дети крепко прижимались друг к другу и дрожали от страха.

Все говорили, что он тогда спас Тилань, и только он сам знал, что она осталась в живых вовсе не благодаря ему, а просто из-за безвольного порыва его сжавшегося от жалости сердца. Он никогда даже не думал о том, чтобы защищать кого-то во вред собственным планам. Той ночью, когда вокруг текли реки крови и повсюду плелись интриги и совершались убийства, он был готов не задумываясь поднять свой меч на кого угодно, даже если бы там была сотня таких, как Тилань, чтобы защитить себя и Цзичана.

В яростном водовороте смутных времен они были не более чем обычными муравьями, плывшими по течению реки. Они были такими беспомощными, что даже не могли защитить себя, а просто прижимались друг к другу, сплетаясь в единый комок. Он и Цзичан были крепко связаны узами судьбы, которые было невозможно разорвать. Говоря о том, что он честно и преданно несет свою службу, юный генерал всегда отчетливо понимал: он просто не смог бы выжить, если бы поступал иначе.

– Да, Чжэньчу? Тогда я была тяготившей тебя обузой, – с озорной улыбкой сказала Тилань, подняв на него свое лицо.

Тан Цяньцзы пришел в себя и решительно ответил ей:

– Нет.

Однако его ответ словно испугал Тилань. Улыбка постепенно исчезла с ее лица, а вместо нее появилась печальная гримаса, полная разочарования. Он хотел было протянуть руку и прижать ее к себе, но девушка резко отвернулась и отошла в сторону.

Около потухшего дурман-цветка рос еще один потихоньку начинавший раскрываться бутон. По тонкому слою льда, покрывавшему его, с треском поползли маленькие трещинки. Черные как смоль ветви дерева внезапно задрожали. Мгновение ничего не происходило, а затем макушка белоснежного бутона резко раскололась, и из нее наружу вырвались язычки пламени. Следом за этим осколки льда внезапно разлетелись в разные стороны, и все собранные в бутон лепестки полностью раскрылись, ярко пылая и излучая ослепительный свет и тепло.

Тилань протянула руку и нащупала ножку этого цветка. Не обращая внимания на жгучую боль, она сорвала его и, продолжая держать в руках, сказала:

– Знаешь, Чжэньчу, слепые люди ненавидят, когда кто-то обманывает их.

Тан Цяньцзы почувствовал, как по всему его телу резко пробежал холодок.

– Я понимаю, что тогда тебе тоже было всего шестнадцать лет, тебе тоже было очень страшно и ты не знал, кто я такая. Ты не хотел навлечь на себя неприятности, а еще опасался, что я выдам ваше местоположение, – говорила Тилань, прижимая к себе огненный цветок. Девушка все еще стояла спиной к Тан Цяньцзы, не решаясь повернуться к нему, поэтому он не мог видеть выражения ее лица.

Юноша открыл рот, и, произнеся только «я», увидел, что она тихо покачала головой, и тут же снова замолчал.

– Я была еще совсем юной, когда вернулась из Фэннаня обратно в Биболо. У тебя были свои причины на то, чтобы не рассказывать мне правду. Тогда я была высокомерной и заносчивой и, естественно, не смогла бы понять всю тяжесть вашего положения, поэтому в порыве гнева попросту создала бы вам еще больше трудностей. Затем мы постепенно… Наши отношения наладились. Это все дела давно минувших дней, и не стоит ворошить прошлое, верно? Я знаю все, что ты хочешь сказать мне, Чжэньчу. Я понимаю, почему ты вел себя именно так. Просто я все равно не могу смириться с этим, – в ее голосе появились горькие нотки. В этот момент девушка почувствовала сдавленное дыхание, вырвавшееся из груди мужчины, стоявшего за ее спиной.

Она резко обернулась и, ласково погладив своими руками его холодные сухие щеки, коснулась слезинки в уголке его глаза, которую он сам даже не заметил. Всего одна капелька задрожала на кончике ее пальца.

Только в этот момент Тан Цяньцзы увидел, что сердцевина дурман-цветка была с самого начала наполнена прозрачной ночной росой. Как только Тилань опустила туда кончик своего пальца, на котором лежала его слезинка, роса превратилась в плавленое серебро. Белый свет, источаемый цветком, стал более насыщенным. Он пронзил пламя насквозь, отчего оно начало медленно тускнеть и, наконец, погасло совсем. Остались только лепестки, напоминавшие собой глазурованную чашу, которая была полностью наполнена жидкостью холодного бирюзового оттенка.

Тилань резко вскинула голову, словно собиралась залпом осушить содержимое этой чаши, но вместо этого девушка торопливо вылила ночную росу себе на лоб. Капли воды забрызгали все ее лицо. Появилось ощущение, будто вокруг поднялся снежный туман и