– Я не оправдал твоего доверия.

– Ничего подобного. Ты вел себя очень разумно. Ты недвусмысленно дал понять Лоркану, что Ключ он не получит.

Он дышал ртом. Его широкая грудь вздымалась и опускалась.

– Какое там «разумно»! Я оказался в его власти, а он и не подозревал. Ему всего-навсего нужно было подождать еще немного, и я бы без всякого кольца выложил ему все… Знаешь, я готов противостоять всем: Эравану, ведьмам, адарланскому королю, Маэве… Но я безумно испугался, что могу тебя потерять.

Рован склонил голову, закрыл глаза. Аэлине было жарко от его дыхания.

– Сегодня я тебя подвел, – хрипло повторил он. – Прости меня… если сможешь.

От Рована пахло снегом и соснами. Его запах пленял Аэлину. Разум твердил ей, что нужно отстраниться. Повернуться на бок. Разум напоминал ей слова Рована, сказанные на крыше: «Больше не трогай меня… так».

Но его рука упиралась ей в нагое плечо. Он почти закрывал ее своим телом.

– Рован, тебе не за что просить прощения. Мое доверие к тебе ничуть не поколеблено. Ты сам мне говорил, насколько непредсказуем Лоркан. Он ждал, когда ты сорвешься, но ты удержался.

Он едва заметно кивнул.

– Я скучал по тебе, – признался Рован. Его взгляд метался между ее глазами и ртом. – Там, на Вендалине. Я соврал тебе, сказав, что мне было некогда скучать. Иногда мне казалось, что от тоски по тебе я сойду с ума. Узнав, что Лоркан отправился сюда, я даже обрадовался. У меня появилась причина снова тебя увидеть. А сегодня, когда он приставил кинжал к твоему горлу…

Теплые мозолистые пальцы Рована осторожно коснулись раны на ее шее.

– Я подумал, что ты можешь не узнать о том, как я по тебе тосковал. А ведь нас разделял всего лишь океан. Но если бы нас разлучила смерть… я бы все равно тебя нашел. Ради этого я бы нарушил все мыслимые и немыслимые законы. Даже если бы мне понадобилось добыть все три Ключа и открыть Врата Вэрда, я бы это сделал… только бы тебя найти.

У Аэлины защипало глаза. Рован осторожно взял ее руку и приложил к своей татуированной щеке.

Весь мир сосредоточился на его бархатистой коже. Аэлина не знала, дышит ли она или уже обходится без воздуха. Продолжая смотреть на нее, Рован повел ее пальцем по своей скуле. Аэлина наслаждалась каждым движением. Она ласкала его лицо, гладила узоры татуировки, не замечая, что почти вылезла из просторной рубашки.

Казалось, Рован и сейчас мысленно произносил: «Прости меня».

Не сводя с него глаз, Аэлина отвела руку. Она надеялась, что Рован правильно воспринимает каждый ее шаг. Она запрокинула голову, выгнув шею.

– Аэлина, – выдохнул он.

Произнесенное имя звучало не как упрек или предостережение, а как… мольба. Да, ее имя звучало как мольба. Рован опустил голову и замер, все еще не решаясь коснуться губами ее шеи.

Тогда Аэлина еще сильнее выгнула шею, молчаливо приглашая его.

С тихим стоном он коснулся зубами ее шеи.

Ему хватило бы одного движения, чтобы прокусить ей горло…

Удлиненные клыки Рована мягко скользили по ее коже. Каждое его движение было предельно четким. Аэлина комкала простыни, удерживая свои пальцы. Ей хотелось обхватить его за спину и притянуть к себе.

Рован локтем уперся в постель. Его пальцы теребили Аэлине волосы.

– Никому другому я бы никогда не позволила касаться зубами моей шеи, – прошептала она.

Это был единственный способ показать Ровану, насколько она ему доверяет. Только так хищная сторона его фэйской природы могла убедиться в ее доверии.

– Никому другому.

Рован снова издал негромкий стон, послуживший ей ответом, подтверждением и просьбой одновременно. В душе Аэлины этот стон отозвался громким эхом. Зубы Рована осторожно сомкнулись в том месте ее шеи, где проступала подрагивающая кровеносная жилка.

Она закрыла глаза. Все ее чувства сосредоточились на ощущении его зубов и губ у нее на горле. На ощущении могучего тела, нависшего над нею, и стальных нитей воли Рована. Он провел языком по ее горлу.

Раздавшийся звук мог быть ее стоном, словом или произнесенным именем. Рован вздрогнул и отпрянул. Шея Аэлины ощутила прохладный воздух.

Рован внимательно, с немыслимой прежде откровенностью разглядывал ее тело. Его ноздри раздувались, улавливая ее желания.

Дыхание Аэлины сделалось прерывистым. Их глаза встретились. Ее взгляд был голодным, хищным, непреклонным. Его – тоже.

– Не сейчас, – хрипло прошептал Рован. Его дыхание тоже сбивалось. – Не сейчас.

– Почему? – с трудом спросила Аэлина.

Почему не сейчас, если он едва сдерживался? Если смотрел на нее так, словно был готов съесть ее живьем? Тело Аэлины отозвалось жаркой волной.

– С тобою я не хочу торопиться. Мне нужно познать… каждый уголок тебя. А в твоем жилище слишком тонкие стены. Зачем мне слушатели?

Рован наклонился к ней, коснувшись губами недавней раны на ее горле.

– Нельзя, чтобы другие слышали, как ты будешь стонать подо мной… Аэлина.

Боги милосердные! Бездны Вэрда! Она попала в беду. В непоправимую беду. Когда он произнес ее имя… вот так.

– Это все меняет, – сказала Аэлина, едва помня, как выговариваются слова.

– Все уже начало меняться. Мы справимся.

Интересно, надолго ли хватит его решимости, когда она наклонится к нему, и ее губы позовут его губы, когда ее пальцы заскользят по ложбинке его спины? А если ее рука опустится еще ниже. Но…

Драконы. Ведьмы. Армия. Эраван.

Аэлина тяжело выдохнула.

– Спать, – пробормотала она. – Нам пора спать.

Рован проглотил слюну. Он медленно отодвинулся, затем слез с постели и пошел в гардеробную. Аэлина едва удержалась, чтобы не броситься следом и не сорвать с него это чертово полотенце.

Может же Эдион провести ночь в другом месте. Всего одну ночь. Если с ним поговорить…

А потом она целую вечность будет гореть в аду за свой отвратительный, корыстный характер.

Аэлина встала, но, добежав до гардеробной, привалилась спиной к двери. Она боялась даже взглянуть на Рована, зная, что ее обязательно потянет на какую-нибудь несусветную глупость.

Боги, как же она вляпалась!

«Выпей, – вкрадчиво нашептывал ему демон-принц. – Насладись».

Узник скрючился на грязном полу камеры, сотрясаясь от рыданий. Страх, боль и воспоминания о прежней жизни текли из него широкими невидимыми потоками. Демон-принц вдыхал их, словно дурманный порошок.

«Какое лакомство!»

Да. Это было лакомство.

Он ненавидел и проклинал себя.