— А мы не опоздаем? — обеспокоенно спросила Наташа. — Сегодня день такой…

— Самый тот день! Главное, в центр не соваться и правила на трассе не нарушать, а так — никаких пробок, вмиг домчимся.

— Ты мужчина, тебе виднее, — покорно сказала Наташа.

«Заранее входит в образ смиренной, благовоспитанной девицы», — усмехнулся про себя Северин.

— Всегда помни об этом, — сказал он, продлевая улыбку, — и у нас будет самая прочная семья на всем свете, ты будешь всегда права, а мне будет всегда виднее. И никаких споров!

* * *

— Только давай без споров! — сказала Наташа, когда они вышли из подъезда. — У тебя прекрасная машина, но поедем мы все же на моей. Так надо. Дяде Васе это будет приятно, это его подарок.

«Но выбирала, конечно, ты», — подумал Северин, пытаясь представить, что это будет, что-нибудь небольшое, вычурное и непременно «дерзкого», то есть совершенно непотребного цвета, то ли дело его сизокрылая ласточка!

Вот и она, легка на помине.

— Отодвинь ее в сторону и открой гараж, — сказала Наташа, протягивая ему ключи.

Так объяснилось, почему никто не прыгал разгневанно возле его машины и не пинал яростно, включая сигнализацию. Он послушно все исполнил, распахнул створки гаражных ворот и…

— Достойный агрегат, — сказал он через некоторое время, придя в себя от лицезрения огромного, блестящего черной эмалью «Лексуса-470».

— Дядя Вася непременно хотел мне подарить к двадцатилетию машину, — затараторила Наташа, — подозреваю, чтобы лишить меня отговорок для редких приездов в Лавру, а дед возражал, ну, ты понимаешь почему, говорил, что он будет чувствовать себя спокойно, только если я буду сидеть за рулем танка, на крайний случай, бронетранспортера. Это, — она показала рукой на машину, — компромисс.

— Хороший компромисс, — только и смог выдавить Северин.

— Хорошим был бы, если бы меня спросили, — несколько обиженно сказала Наташа, — я бы такое чудище ни в жизнь не выбрала. Мало того, что большой и тяжелый, так еще и черный, бр-р-р. Я его боюсь. Ездить на нем боюсь. Спасает только то, что другие его еще больше боятся. Тебе хорошо, ты мужчина, ты ничего не боишься.

— Волков бояться, в лес не ходить, — сказал Северин, откликаясь более на свои собственные мысли.

Он забрался на водительское место, осмотрелся в непривычном салоне, автоматически сунул руку под сиденье, чтобы сдвинуть его чуть назад. Рычажка не нашел, пришлось призвать на помощь Наташу, заодно разобрался и со всем остальным. Не «Жигули», конечно, все намного проще, для водителя проще, вот только автоматическая коробка передач немного раздражала.

— Да сними ты, наконец, с нее руку, — сказала Наташа, когда они уже ехали по Кутузовскому проспекту, — а то она все время напрягается, все хочет передачу переключить. Еще переключишь ненароком.

— А куда я руку дену? — несколько озадаченно спросил Северин. Наташа с готовностью придвинула свое колено. — Нет, это слишком соблазнительно, — сказал он, — я ее лучше на руль положу, как на трассе.

* * *

По пути они почти все время молчали. Только на выезде из Москвы Наташа вдруг сказала.

— Знаешь, иногда он чем-то напоминал мне деда.

Это она о Каменецком, догадался Северин. Он представил Биркина, не только его лицо и фигуру, но и то, как он говорит, ходит, как напевает себе под нос, как увлеченно рассказывает какую-нибудь историю, часто отклоняясь в стороны, перескакивая с одного на другое. Подобных воспоминаний о Каменецком было много меньше, но они были свежее и ярче. Действительно, что-то общее есть, можно даже сказать, что многое.

— Они оба любят напевать, — выбрал он самое нейтральное.

— Да, Бяка иногда ни к селу ни к городу вдруг пропевал какую-нибудь строчку, — согласилась Наташа.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени, — несколько удивленно сказал Северин.

— А в каком еще времени я могу говорить о нем? — удивилась в ответ Наташа.

— Надеюсь, я тебе никого не напоминаю, — сказал он, уводя разговор в сторону от малоприятной темы, и продолжил, уже с веселой улыбкой, — как всякий простой человек я тешу себя иллюзией своей уникальности и неповторимости.

— Ты напоминаешь мне отца, — сказала Наташа просто и серьезно.

После этого и воцарилось многокилометровое молчание. Наташа о чем-то сосредоточенно думала, скорее даже не думала, а именно что сосредотачивалась перед встречей с дядей и дедом, она непритворно боялась этой встречи, страх раздумьям не помощник. Северин, полагая, что Наташа погрузилась в воспоминания о погибшем отце, тактично не встревал в святые переживания и обратился к своим, куда менее святым, не забывая о дороге.

Своих хватило ненадолго. Последняя фраза Наташи, произнесенная, скажем, вчерашним утром, могла натолкнуть его на бесконечные размышления о быстротечности бытия, об излете жизни, о дороге с ярмарки и тому подобных грустных вещах. Сегодня же, после всего случившегося, эти слова могли лишь преисполнить его гордостью. Даже безотносительно того, что по всем отзывам, да и по портретам — собственным впечатлениям Северин доверял больше, чем сторонним отзывам — погибший Иван Иванович Шибанский был достойным человеком, отец в глазах Наташи должен быть самым лучшим, эталоном мужчины. Теперь часть этого совершенства вместе с восхищенным отношением и преклонением перенеслась на него, есть от чего возгордиться, это дорогого стоит. Вот он, например, никогда не говорил ни одной женщине или девушке, что та напоминает ему его мать. Не говорил, не думал, не напоминали. Вот и Наташа другая, самая прекрасная, самая любимая, но другая, созданная специально для него и только для него, как мать была создана для отца и идеально подходила ему.

Как видно, фрейдистские комплексы Северина не беспокоили, ни в себе, ни в других. Зигмунд Фрейд со своими теориями занимал в его жизненной шкале ценностей место чуть выше йети и зомби, не наше все это, либидо, конечно, есть и, Бог даст, еще долго будет, а всякие комплексы и тем более психоанализ — это не про нас и не для нас. У нас другие методы, если вдруг заплохеет на душе, иногда по непонятной причине, так по ноль-семь на брата в узком кругу старых друзей — как рукой снимет. Главное же, что для объяснения поступков других людей, тем более преступников, Северин прекрасно обходился куда более простыми мотивами и комплексами.

Освобожденный от высоких раздумий и забот о послушной машине, которая, казалось, сама прокладывала себе путь, Северин принялся обозревать окрестности дороги, которые по русской традиции и по близости к Москве были почти сплошь заняты деревнями и дачными поселками с редкими вкраплениями рощ, лугов и пойм малых речушек. И пришел к неожиданному выводу: «А ведь весна!»

Последний раз он вот так всматривался в окружающую природу неделю назад, во дворе злополучного дома, когда только-только проклюнулись почки на смородине, калине и березах, в тенистых местах еще лежали сугробы ноздреватого снега с траурной каймой осевшей за долгую зиму городской пыли по краям, на открытых участках земля была укрыта бурым слоем слежавшейся за зиму листвы. Сейчас же все вокруг было зелено нежной весенней зеленью, кое-где первые цветы, обгоняя в росте траву, выбрасывали вверх свои бутоны, покрывая землю пушистыми желтыми и сиреневыми ковриками. И люди проснулись от зимней спячки, всюду виднелись следы их праздничных трудов, влажно блестели свежевскопанные грядки, на клумбах уже вовсю цвели нежные нарциссы и крокусы, свободно дышала очищенная от палой листвы земля, почти у каждого участка дымились огромные кучи прошлогоднего праха. Людей, правда, почти не было видно, разве что выйдет какой-нибудь мужчина поворошить костер, замрет ненадолго, глядя на разгорающийся огонь, и поспешит обратно, к накрытому столу. Несмотря на безлюдность, последовал еще один неожиданный вывод: «Жизнь кипит!»