руку. – Мари, в присутствии гостей я объявляю, что для меня нет более достойной и прекрасной невесты, чем ты. Что я полюбил тебя с первой встречи и буду любить всегда, до конца жизни. Прошу тебя принять это кольцо в знак брачного обета, который я даю тебе со всей серьезностью и огромной радостью.

Публика была взбудоражена. Стали перешептываться, кто-то растрогался до слез, не обошлось и без возмущения и насмешек. Всем хотелось рассмотреть подарок, кто-то вполголоса заметил, что рубин довольно дорогой камень, чтобы дарить его камеристке.

Чтобы Альфонс Бройер и лейтенант фон Хагеман также имели возможность сказать свои слова и подарить своим невестам кольца, гостей пришлось призывать к порядку. После чего все поспешили к помолвленным, поздравляли, передавали приветы от общих знакомых, которые не пришли сегодня, но прежде всего хотели поближе рассмотреть кольца и оценить их стоимость. В этом соревновании всех заткнула за пояс Китти, потому что, как она и предполагала, Альфонс подарил ей бриллиант: обрамленный в белое золото, он сверкал на солнце, словно фейерверк.

– На этом мы благополучно завершаем официальную часть и открываем увеселительную, – с облегчением произнес Иоганн Мельцер.

После своей речи он сел и не встал, даже когда молодые подошли к нему. Он потребовал себе пунша и попросил Алисию взять ему в буфете лакомств, она знает его предпочтения. Театральное представление он смотрел с террасы и заметил сидевшему рядом Эдгару Бройеру, что Шекспир вполне подходит для сегодняшнего праздника. А вот без песенок из оперетты можно было и обойтись. Тема довольно странная.

– «Лисистрата»? – переспросила Риккарда фон Хагеман. – Мне кажется, в оперетте должны быть весьма откровенные сцены. Любовная забастовка с препятствиями, если я правильно понимаю.

– Но это ведь противоестественно, – не согласился с ней муж. – Мы, мужчины, должны воевать, а вы, женщины, пардон, созданы для любви.

Посмеялись, причем смех Риккарды прозвучал довольно резко.

Мари какое-то время сопровождала Пауля, присоединяясь то к одной, то к другой группе. Ее завертело в калейдоскопе имен и лиц, говорили любезности, демонстрировали жесты вежливости, проявляли любопытство, делали иронические замечания, а кто-то и холодно ее проигнорировал. Спустя время к ним присоединились Китти с Альфонсом, и Мари восхищалась непосредственностью Китти. Но та выросла в семье уважаемого фабриканта, ни титулы, ни награды ей были не важны, а над строгими взглядами пожилых дам она только смеялась.

– Должно быть, они все языки себе стерли, обсуждая нас с тобой, – шепнула она Мари. – Им ведь нечем, бедным, заняться. Пойдем в буфет, пока там не закончились бутерброды с лососем и лимонный сорбет.

Мари прилагала огромные усилия, чтобы не показывать, как глубоко ее ранили оценивающие взгляды и двусмысленные замечания. Конечно, Пауль ее защищал, как мог, Альфонс тоже выручал. Где бы ни появлялся наш банкир, ему отовсюду сыпали комплименты, улыбались, рассказывали истории, чтобы показать себя в лучшем свете. Мари быстро поняла, что это внимание он заслужил не только своим дружелюбием и деликатностью. Банк Бройеров многим из присутствующих оказывал непосредственную финансовую поддержку.

– Вон там стоит Герман Кохендорф, – сказала Китти Мари, поедая сорбет. – Мерзкий тип, ему уже за сорок, денег куры не клюют, и он член магистрата. Рядом с ним адвокат Грюнлинг, страшный, как кошмарный сон, но мнит себя Адонисом. Там же и медицинский советник Грайнер. Он непременно хотел уложить папочку в больницу, но ему не повезло. Дальше доктор Шляйхер, к которому меня все время таскала мама из-за моей бессонницы… Мари, не хочешь попробовать сорбет? Возьми себе быстро, не уверена, что через некоторое время здесь останется хотя бы малиновое мороженое.

У Мари закружилась голова – наверное, зря выпила пунша, она была непривычна к алкоголю. Что за день сегодня! До сих пор она участвовала в подобных празднествах лишь в качестве прислуги, когда для удовольствия хозяев и их гостей приходилось весь вечер бегать и только ночью можно было не чуя ног упасть в постель. Она всегда думала, что для людей, которым не нужно работать, эти сборища – чистое удовольствие. Теперь она видела, что это не так, и чувствовала себя как выжатый лимон.

– Извини, Китти, – тихо проговорила она. – Я сейчас вернусь.

Она пошла в холл, чтобы поправить прическу за одним из импровизированных туалетных столиков, но все места были заняты, а желания вступать в разговоры с дамами у нее не было. Почти всегда дамы при ее появлении умолкали, натужно улыбались и меняли тему, и ей было неприятно. Вообще-то она вовсе не волосы хотела поправить или брызнуть на себя духов – она желала побыть наедине с собой. Насколько же комфортнее она чувствовала себя на кухне среди персонала. Конечно, и там бывали ссоры, но большая плита с голубым кофейником и отведенное ей место за длинным столом для прислуги с самого начала стали для нее своего рода убежищем. Недолго думая, она открыла дверь в подсобные помещения и вошла в кухню. Там царил привычный хаос, какой бывает во время больших праздников. Стол был заставлен судками и блюдами с готовыми и полуготовыми закусками, на плите дымились кастрюли, и надо всем этим господствовала повариха – запыхавшаяся, неприветливая, колпак набекрень.

– Что стряслось, лентяи? – проворчала она, не глядя на Мари. – Когда-то тут помогал Роберт, он бы вам ноги повыдергивал, можете мне поверить…

И только потом заметила, что перед ней стоят не лакеи, а Мари. Она оставила половник и уперла руки в боки.

– Госпожа фрейлейн Мари! – произнесла она полусвирепо-полунасмешливо. – На кухне господам не место. Она для прислуги!

Гумберт протиснулся мимо Мари, чтобы отнести в буфет два блюда со сладкими ореховыми треугольниками и миндальными сладостями. Он тоже встал как вкопанный, вслед за ним пришла Ханна с подносом, полным грязных тарелок и пустых бокалов.

– Мари! – просияв, закричала она. – Ах, Мари, как же мне тебя не хватает!

– Замолчи! – прикрикнула на нее повариха. – Теперь ты должна говорить «госпожа фрейлейн». Наша Мари теперь на вилле молодая госпожа!

В ее последних словах звучало столько гордости. Она сказала «наша Мари». После всех оценивающих и недобрых взглядов их высокоблагородий проявление такой верности было очень приятно.

– Как это на кухне господам не место? – смеясь, заметила Мари. – Даже если я «госпожа фрейлейн», я могу прийти к вам и посмотреть, все ли хорошо.

– Но так, чтобы не говорить мне под руку, фрейлейн, – предостерегла ее Брунненмайер.

– Я и раньше так не делала.

– Ну тогда я согласная!

Мари посторонилась, пропуская Гумберта, и поняла, что только мешает. Эльза вместе с двумя камердинерами вытаскивала в парк фонари и факелы – в надвигающихся