Коммивояжер — это тип, высочайшее выражение монополии, резюме торговли, то есть цивилизации. Любая функция зависит от него, участвует в нем или ассимилируется с ним: поскольку с точки зрения распределения богатств отношения людей между собой все сводятся к обмену, то есть к перемещению стоимостей, можно сказать, что цивилизация персонифицировалась в коммивояжере.

Расспросите коммивояжеров о нравственности их профессии; они будут добросовестны: все они скажут вам, что коммивояж — это разбой. Жалуются на мошенничество и фальсификации, которые позорят промышленность: торговля, я имею в виду прежде всего агентскую (разъездную), — не что иное, как гигантский и постоянный заговор монополистов, по очереди конкурирующих или сговаривающихся; это уже не функция, осуществляемая ради законной прибыли, это обширная организация ажиотажа по всем предметам потребления, так же, как по передвижению людей и товаров. Уже жульничество признано терпимым в этой профессии: сколько приписок в накладных, сколько вычеркнуто, фальсифицировано! сколько печатей сфабриковано! сколько скрытого или выдуманного ущерба! сколько вранья о качествах! сколько слов — данных и взятых назад! сколько частичных удалений! сколько интриг и коалиций! и сколько предательств!

Коммивояжер, то есть торговец, то есть человек, — игрок, клеветник, шарлатан, продажный, вор, фальсификатор…

Это эффект нашего антагонистического общества, — замечают неомистики. Так говорят люди торговли, первые из тех, кто при любых обстоятельствах обвиняют коррупцию века. То, что они делают, по их мнению, происходит совершенно против их воли: они следуют необходимости, они находятся в обстоятельствах самообороны.

Нужны ли гениальные усилия, чтобы понять, что эти взаимные упреки достигают самой природы человека, что так называемое извращение общества есть не что иное, как извращение самого человека, и что противопоставление принципов и интересов — это всего лишь случайность, так сказать, внешняя, которая подчеркивает, но без необходимого влияния, и черноту нашего эгоизма, и те редкие достоинства, которыми гордится наш род?

Я понимаю дисгармонию конкуренции и ее непреодолимые последствия: это неизбежность. Конкуренция в своем главном выражении — сцепление (шестеренка), посредством которого рабочие используют взаимное ободрение и поддержку. Но пока не осуществится организация, которая должна вознести конкуренцию до ее настоящего естества, она остается гражданской войной, в которой производители, вместо того чтобы помогать друг другу в труде, перемалывают и сокрушают друг друга трудом. Опасность здесь была неминуема: человек, чтобы отвратить ее, обладал высшим законом любви; и нет ничего проще, подталкивая конкуренцию в интересах производства до крайних пределов, исправлять потом ее смертоносные последствия справедливым распределением. Далекая от этого, эта анархическая конкуренция уподобилась душе и разуму рабочего. Политэкономия вручила человеку это оружие смерти — и он ударил им; он использовал конкуренцию, как лев использует свои когти и челюсти, чтобы убивать и пожирать. Как же, повторяю, внешняя случайность изменила природу человека, которого предполагают хорошим, и мягким, и общительным?

Виноторговец призывает к себе на помощь желе, магнит, моль[246], воду и яды; в сочетаниях, полученных от своего руководителя, он добавляет все это к разрушительным эффектам конкуренции. Откуда такая ярость? Оттуда, — говорите вы, — что его конкурент подает ему пример! А этого конкурента кто провоцирует? Другой конкурент. Когда мы рассмотрим общество, тогда мы обнаружим, что это масса, а в массе каждый человек, в особенности по молчаливому согласию своих страстей, гордыни, лени, жадности, недоверия, ревности организовал эту ненавистную войну.

Сгруппировав вокруг себя орудия труда, производственное сырье и рабочих, предприниматель должен обрести в продукте вместе с расходами, которые он понесет, сначала проценты своих капиталов, а затем прибыль. Именно в результате этого принципа ссуда под проценты в конце концов утвердилась, а выгода, рассматриваемая сама по себе, всегда считалась законной. В этой системе, поскольку даже полиция прошлого не замечала сокровенного противоречия ссуды под проценты, наемный работник, вместо того чтобы подчиняться непосредственно себе, должен был зависеть от своего начальника — как вооруженный человек принадлежал графу, как племя — патриарху. Такое устройство отношений было необходимо, и до тех пор, пока не установится полное равенство, его могло хватить для благополучия всех. Но когда хозяин в своем беспорядочном эгоизме сказал служащему: ты от меня доли не получишь, и обрадовал его тем же трудом и зарплатой, где же фатальность, где оправдание? Придется ли еще, чтобы оправдать аппетит похотливый, отбрасывать нас к аппетиту вспыльчивому? Остерегайтесь: отступая, чтобы оправдать человека в череде его похотей, вместо того чтобы спасать его нравственность, вы предаете ее. Что касается меня, то я предпочитаю виновного человека свирепому зверю.

Природа сделала человека общительным: спонтанное развитие его инстинктов иногда делает его ангелом милосердия, иногда очаровывает его чувством братства и идеей преданности. Но существовал ли когда-нибудь капиталист, утомленный наживой, способствующий общему благу и сделавший освобождение пролетариата своей последней операцией? Это должны быть такие люди, фавориты успеха, у которых все есть, кроме короны благотворительности: но какой бакалейщик, разбогатев, начинает продавать по себестоимости? какой пекарь, у которого столько дел, бросает свою клиентуру и заведение своим мальчикам-работникам? какой аптекарь, выйдя на пенсию, поставляет лекарства по себестоимости? Если у милосердия есть свои мученики, почему же у него нет своих поклонников? Если бы внезапно сформировался конгресс рантье, капиталистов и предпринимателей, проводящих реформы, но все еще пригодных для службы, чтобы безвозмездно заполнить определенное количество отраслей, общество за короткое время реформировалось бы снизу доверху. Но работать даром!.. это от Винсента де Поля[247], Фенелона[248], от всех тех, чья душа всегда была отделена, а сердце бедно. Человек, обогатившись наживой, станет городским советником, членом благотворительного комитета, офицером приютов; он будет выполнять все почетные функции, кроме именно той, которая была бы эффективной, но противной его привычкам. Работать без надежды на прибыль! это невозможно, так как это будет означать самоуничтожение. Может быть, он и захочет; но у него не достанет смелости. Video meliora proboque, deteriora sequor. Собственник в отставке — это на самом деле тот филин из басни, который собирает плоды бука для своих искалеченных мышей, в ожидании, когда он сам же их и сожрет. Стоит ли еще обвинять общество в этих последствиях столь продолжительной, столь свободно, столь полно услаждаемой страсти?

Кто же тогда объяснит эту тайну множественного и разноголосого существа, способного как на высшие добродетели, так и на самые страшные преступления? Собака лижет своего хозяина, который бьет ее; потому что природа собаки — верность, и эта природа никогда не покидает ее. Агнец укрывается в объятиях пастыря, который в итоге обдирает и поедает его; потому что неотделимый характер овцы — кротость и покой. Конь мчится сквозь пламя и стрельбу, не касаясь своими