современной благодати, то она указывает на внешние средства, способствующие расцвету чувств порядка и служащие для борьбы с подрывными страстями.

Благодать, по мнению Святого Августина, по существу безвозмездна, и предшествует в человеке греху. Боссюэ[255] выразил ту же мысль в своем стиле, полном поэзии и нежности: когда Бог сотворил внутреннее содержание человека, он прежде всего вложил в него доброту. — Действительно, первое определение свободы воли заключается в этой природной доброте, посредством которой человек непрестанно побуждается к порядку, труду, учебе, скромности, милосердию и жертвенности. Поэтому святой Павел, не нападая на свободную волю, мог сказать, что во всем, что связано с исполнением добра, Бог действует в нас желанием и действием. Ибо все святые устремления человека находятся в нем еще до того, как он мыслит и чувствует; и смятение сердца, которое он испытывает, когда насилует их, восторг, который переполняет его, когда он подчиняется им, все приглашения, наконец, исходящие к нему от общества и его воспитания, не принадлежат ему.

Когда благодать такова, что воля с ликованием и любовью без колебаний и бесповоротно устремляется к добру, она называется действенной. — Все видели такие душевные проявления, которые провоцируют вдруг акт героизма. Свобода не погибает в ней; но, по ее предопределениям, можно сказать, что она была неизбежна, чтобы так решиться. И пелагианцы[256], лютеране и другие ошибались, говоря, что благодать подрывает свободную волю и убивает ее созидательную силу; поскольку все определения воли обязательно исходят или от общества, которое ее поддерживает, или от природы, которая открывает ему поприще и показывает ему его предназначение.

Но, с другой стороны, августинцы, томисты, конгруисты, Янсениус, П. Томассен, Молина и т. д. странным образом презирали друг друга, когда, поддерживая одновременно и свободу воли, и благодать, не видели, что между этими двумя терминами существует такая же связь, как между веществом и образом, и когда признали оппозицию, которая не существует. Необходимо, чтобы свобода, как и разум, как всякое вещество и сила, определялась, то есть имела свои состояния и атрибуты. Однако, в то время как в этом вопросе образ и атрибут присущи веществу, будучи современными веществу; в свободе режим дается тремя, так сказать, внешними агентами: человеческой сущностью, законами мышления, упражнениями или воспитанием. Благодать, наконец, как и ее противоположность, искушение, указывает на сам факт определения свободы.

В итоге все современные представления о воспитании человечества являются лишь интерпретацией, философией католической доктрины благодати, доктрины, которая не показалась ее авторам туманной только из-за их представлений о свободе воли, которая, по их мнению, угрожала, как только говорили о благодати или источнике ее определений. Напротив, мы утверждаем, что свобода, сама по себе безразличная ко всяким условиям, но предназначенная действовать и формироваться в соответствии с заранее установленным порядком, получает свой первый импульс от Творца, который внушает ей любовь, разум, мужество, решимость и все дары Святого Духа, а затем предает ее работе опыта. Отсюда следует, что благодать необходимо первозданна, что без нее человек не способен ни на какие блага, и что тем не менее свобода воли самопроизвольно, с обдумыванием и выбором, исполняет свое предназначение. Во всем этом нет ни противоречия, ни тайны. Человек как человек хорош; но, как и тиран, изображенный Платоном, который тоже был «доктором» благодати, человек несет в себе тысячу чудовищ, которых должен одолеть культ справедливости и науки, музыки и гимнастики, все милости случая и состояния. Исправьте какое-нибудь определение в святом Августине, и все это учение о благодати, прославленное спорами, которые вызвали и сбили с толку Реформацию, покажется вам сияющим ясностью и гармонией.

А теперь человек — это Бог?

Бог, согласно богословской гипотезе, является суверенным, абсолютным, высоко синтетическим существом, бесконечно мудрым и свободным и, следовательно, непреходящим и святым; разумно, что человек, синкретизм творения, точка объединения всех физических, органических, интеллектуальных и моральных виртуальностей, проявленных творением; совершенствующийся и подверженный ошибкам человек не удовлетворяет условиям Божественности, которые природа его разума предполагает. Он не Бог, он не сможет, в процессе бытия, стать Богом.

Более того, дуб, лев, Солнце, сама вселенная, осколки абсолюта, не являются Богом. Таким же образом ниспровергаются антрополатрия и физиолатрия.

Теперь речь идет об обратном испытании этой теории.

С точки зрения социальных противоречий мы оценили нравственность человека. Мы, в свою очередь, оценим и с той же точки зрения мораль Провидения. Иными словами, возможен ли Бог, которого умозрение и вера предают поклонению смертным?

§ II. Описание мифа о Провидении. Отступление Бога

Из числа трех доказательств, которые у теологов и философов принято приводить в пользу существования Бога, ставят на первое место всеобщее согласие.

Я учел этот аргумент, когда, не отвергая и не признавая его, немедленно задался вопросом: Что, утверждая Бога, утверждает всеобщее согласие? И в связи с этим я должен напомнить, что различие религий не является свидетельством той ошибки, в которую впал человеческий род, утверждая вне себя высшее Я, равно как и разнообразие языков не является свидетельством нереальности разума. Гипотеза о Боге, отнюдь не ослабевая, тем не менее укрепляется и ослабляется самим расхождением и противопоставлением культов.

Аргумент иного рода тяготеет к миропорядку. В связи с этим я заметил, что природа, спонтанно утверждающая человеческим голосом свое собственное различие в духе и материи, — остается выяснить, управляет ли бесконечный дух, мировая душа, в своей смутной интуиции, вселенной, как и сознанием, — говорит нам, что дух одушевляет человека. Если таким образом, — добавил я, — порядок был безошибочным показателем присутствия духа, то во вселенной нельзя было не признать присутствия Бога.

К сожалению, это не доказано и не может быть доказано. Ибо, с одной стороны, чистый дух, сконструированный в противоположность материи, есть противоречивая сущность, о реальности которой ничто, следовательно, не может свидетельствовать. С другой стороны, некоторые упорядоченные сами в себе сущности, такие как кристаллы, растения, планетная система, которые в ощущениях, которые они заставляют нас испытывать, не вызывают у нас, подобно животным, чувство ради чувства, кажутся нам совершенно лишенными сознания, и оснований располагать разум в центре мира существует не больше, чем предполагать его в спичке; и может случиться так, что если разум, сознание, где-то и существует, то только в человеке.

Однако если мировой порядок не может ничего сообщить о существовании Бога, он открывает, возможно, не менее ценную вещь, которая послужит нам вехой в наших исследованиях: это то, что все существа, все сущности, все явления прикованы друг к другу совокупностью законов, вытекающих из их свойств, вместе названных мною (гл. III) неизбежностью или необходимостью. Что, следовательно, существует бесконечный