мы, исследователи божественных и человеческих проявлений, имеем право именем разума проверить гипотезы богословия.

Что же, таким образом, вселенский разум, сформулированный в религиозных догмах, увидел в человеческой природе, когда посредством столь точного метафизического построения он по очереди утверждал неразумность проступка, вечность наказания, необходимость помилования? Завесы богословия начинают становиться настолько прозрачными, что оно вполне напоминает естествознание.

Если мы предположим операцию, посредством которой высшее существо произвело все существа, уже не как эманацию, излияние созидательной силы и бесконечной субстанции, а как разделение или дифференциацию этой существенной силы, то каждое организованное или неорганизованное существо предстанет перед нами как специальный представитель одной из бесчисленных виртуальностей бесконечного бытия, как расщепление абсолюта; и совокупностью всех этих индивидуальностей (флюидов, минералов, растений, насекомых, рыб, птиц и четвероногих) будет творение, будет вселенная.

Человек, это резюме вселенной, суммирует и синкретирует[252] в своем лице все виртуальности бытия, все расколы абсолюта; он — вершина, где эти виртуальности, существующие только в силу своего расхождения, объединяются в пучок, но не проникают друг в друга и не путаются. Человек, следовательно, одновременно, посредством этой агрегации, — дух и материя, спонтанность и размышление, механизм и живое, ангел и бес. Он гадкий клеветник, кровожадный, как тигр, обжорливый, как свинья, непристойный, как обезьяна; и преданный, как собака, великодушный, как лошадь, трудолюбивый, как пчела, моногамный, как голубь, общительный, как бобр и овца. Более того, он человек, то есть разумный и свободный, склонный к образованию и совершенствованию. Человек пользуется такими же именами, как Юпитер: все эти имена написаны на его лице; и в разнообразном зеркале природы его непогрешимый инстинкт умеет распознать их. Змея прекрасна с точки зрения разума; именно убеждение находит ее отвратительной и уродливой. Древние, как и современники, уловили эту конституцию человека путем агломерации всех земных виртуальностей: работы Галла и Лаватера[253] были, если можно так сказать, всего лишь попытками дезагрегирования человеческого синкретизма, а классификация, которую они составили из наших способностей, — сокращенной картиной природы. Человек, наконец, подобно пророку в львиной яме, действительно предан зверям; и если что-то и должно сообщить потомству о гнусном лицемерии нашего времени, так это то, что ученые, фанатичные спиритуалисты, верили, что служат религии и морали, искажая наш род и заставляя лгать анатомию.

Поэтому вопрос только в том, зависит ли от человека, невзирая на противоречия, которые множатся вокруг него постепенным распространением его идей, дать больший или меньший рост виртуальности, находящейся в его власти, или, как говорят моралисты, его страстям; другими словами, если, подобно древнему Гераклу, он сможет победить животное начало, которое его одолевает, адский легион, который, кажется, всегда готов его пожрать.

Однако всеобщее волеизъявление народов свидетельствует, как мы отмечали в главах III и IV, о том, что человек, невзирая на все его животные влечения, стремится к разуму и свободе, то есть вначале к способности оценивать и выбирать, а затем к силе действий, не равнодушной к добру и злу. Кроме того, мы обнаружили, что эти две способности, оказывающие друг на друга необходимое влияние, были способны к развитию, к бесконечному совершенствованию.

Общественная судьба, слово человеческой тайны, таким образом, заключено в этом: ОБРАЗОВАНИЕ, ПРОГРЕСС.

Воспитание свободы, укрощение наших инстинктов, избавление или искупление нашей души — вот, как доказал Лессинг[254], смысл христианской тайны. Это воспитание будет происходить в течение всей нашей жизни и всей жизни человечества: противоречия политической экономии могут быть разрешены; сокровенное противоречие нашего бытия никогда не будет разрешено. Вот почему великие учителя человечества — Моисей, Будда, Иисус Христос, Зороастр — все были апостолами искупления, живыми символами покаяния. Человек по своей природе грешен, то есть по существу не зловредный, а скорее нескладный (плохо скроенный), и его предназначение — вечно воссоздавать в себе свой идеал. Именно это глубоко чувствовал величайший из художников Рафаэль, когда говорил, что искусство состоит в том, чтобы делать вещи не такими, как их сделала природа, а такими, какими ей следовало их сделать.

Так что это мы должны отныне учить богословов, ибо только мы продолжаем традицию Церкви, только мы обладаем смыслом Священного писания, Соборов и Отцов. Наше толкование опирается на все, что есть наиболее определенное и достоверное, на самый высокий авторитет, который может быть у людей, на метафизическое строение идей и фактов. Да, человек порочен, потому что нелогичен, потому что его конституция — всего лишь эклектика, постоянно удерживающая в борьбе виртуальности бытия, независимо от общественных противоречий. Жизнь человека — это лишь непрерывная сделка между трудом и горем, любовью и наслаждением, справедливостью и эгоизмом; а добровольная жертва, которую человек совершает по велению своих худших побуждений, — это крещение, которое готовит его примирение с Богом, которое делает его достойным Блаженного Союза и вечной благодати.

Таким образом, цель общественной экономики, неуклонно обеспечивающей порядок в труде и способствующей воспитанию вида, состоит в том, чтобы сделать как можно больше посредством равенства, излишнего милосердия, того милосердия, которое не умеет повелевать своими рабами; или, лучше сказать, вытянуть, как цветок из его стебля, милосердие из справедливости. Эй! если бы милосердие имело силу создать счастье среди людей, оно давно привело бы свои доказательства; а социализм, вместо того чтобы искать, как организовать труд, должен был бы только сказать: берегитесь, вам не хватает благотворительности.

Воспитание свободы, укрощение наших инстинктов, избавление или искупление нашей души — вот, как доказал Лессинг, смысл христианской тайны

На репродукции: Готхолдьд Эфраим Лессинг (1729–1781 гг.), немецкий поэт, драматург, критик

Но, увы! Милосердие в человеке скудное, постыдное, слабое и безразличное; чтобы действовать, ему нужны эликсиры и ароматы. Вот почему я придерживался тройной догмы преступления, проклятия и искупления, то есть совершенства по справедливости. Свобода здесь всегда нуждается в помощи, и католическая теория небесных милостей дополняет эту слишком реальную демонстрацию несчастий нашей природы.

Благодать, говорят богословы, это в порядке спасения — всякая помощь или средство, способное привести нас к вечной жизни. — То есть человек совершенствуется, цивилизовывается, очеловечивается не иначе, как непрестанным спасением опыта, промышленностью, наукой и искусством, наслаждением и скорбью, словом — всеми упражнениями тела и духа.

Есть обычная благодать, именуемая также оправдывающей и освящающей, которая мыслится как качество, пребывающее в душе, заключающее в себе вселенные добродетели и дары Святого Духа и то, которое не отделимо от милосердия. — Иными словами, обычная благодать — символ преобладающих притяжений добра, которые ведут человека к порядку и любви, в центре которых ему удается укротить свои дурные наклонности и остаться хозяином в своем пространстве. Что же касается