серые фигуры, и до утра кто-то хохотал басом. Артём спал крепко, подложив худые руки под голову. Полуоткрытые глаза бегали, и один немного не поспевал за другим…

На большой кровати из цельного дерева лежала Маргарита Генриховна. Ей не спалось. Она смотрела, как на потолке играют тени. Огромный жёлтый фонарь висел на проводах прямо напротив её окна, сколько она себя помнила.

Стоило только закрыть глаза, как заботы и дела прошедшего дня возвращались, и всё думалось – что ещё нужно успеть завтра. Маргарита Генриховна смотрела на белый резной шкаф, который так давно хотела приобрести и недавно купила в спальню.

Пол оказался неровным, и шкаф теперь накренился. Это очень её раздражало, и она с горечью думала о том, что нужно будет вызывать мастера и что дома шкаф не смотрится так хорошо, как в брошюре.

За фонарный провод ещё месяц назад зацепился воздушный шарик – он упорно не сдувался и колебался на ветру. Каждую ночь огромная беспокойная тень от него падала на дом и ползла то вверх, то вниз по фасаду. Фонарь подмигивал и играл в прятки.

Маргарита Генриховна думала – не завести ли ей кошку? Но чистоту и порядок она любила больше, чем кошек.

Её бросало то в жар, то в холод.

Она не спала и ждала, когда шар, мелькающий перед фонарём, лопнет…

Фаина повернулась во сне и уткнулась носом в большое плечо мужа.

Она стояла внутри античного портика. Внизу перед ней блестела голубая бухта. Над морским горизонтом с криками летали большие белоголовые чайки. Скалы, омываемые у подножия свежей пеной, сплошь были усыпаны кипарисами.

Фаина поправила складки на белой тунике и удивилась, какая она в ней стройная. Она подняла глаза на колонны и спросила:

– А теперь ответь мне, какие они: ионические или дорические?

– Коринфские, – ответил мальчик в белой рубашке с лучистыми глазами.

– Неверно! А вот и нет!

Фаина огляделась:

– А где все остальные?

Мальчик пожал плечами:

– У них каникулы.

Фаина нахмурилась во сне и перевернулась на другой бок.

– Ах да. Сегодня ведь лето…

– Сегодня лето, – повторил мальчик, улыбаясь.

Фаине не нравилось, что у него на всё готов ответ.

– Ты не ответил мне про колонны. Сейчас я поставлю тебя в угол.

Мальчик послушно подошёл и протянул руку.

В течение нескольких часов во сне Фаина Рудольфовна искала угол. Но фронтон и антаблемент античного портика держались исключительно на одних колоннах, а ей казалось глупым ставить мальчика в наказание к круглой колонне. Потом она, отчаявшись, снова вышла к морю. По небу плыли белые облачка. Она с любопытством взяла одно облако в руки и начала укачивать.

До утра Фаине снилось, что она нянчит собственного ребёнка…

Если войти в комнату через окно и минуть пыльную полку с медалями и кубками, не споткнувшись при этом о гантели и стопки книг, то на полу на матрасе можно увидеть человека лет сорока пяти. Его грудь во сне мерно вздымается, он лежит на спине и дышит ровно. Виски едва покрыла седина, под плотно сомкнутыми веками движутся глазные яблоки…

…Штыгин идёт по улице, где он родился, и видит во дворе четырёх своих учеников – «мушкетёров». Они стоят вокруг столба высоковольтной передачи. По очереди трогают столб пальцем, и их ударяет током. Эта игра их смешит.

Роман Андреевич вдруг вспоминает во сне, что электропроводность слизистых оболочек тела куда выше, чем кожи.

– Вы бы ещё язык туда сунули, балбесы! – говорит он полушутя.

И тут же наблюдает, как они по очереди прикасаются к электрической катушке языком. Однако это им совсем не вредит, и они, не замечая его, продолжают игру.

Штыгин подходит к подъезду в четырёхэтажке, из которого он выбегал гулять мальчишкой, и думает: «Нужно быть осторожней с этими оболтусами, а то ведь всегда делают от противного!»

Думая так, он поднимается по лестнице, к квартирке, где живёт его мать. Он знает на этих стенах каждую надпись и каждую трещину на штукатурке. Дойдя до верхнего этажа, Штыгин замечает, что в лестничном окне торчит Осокин. Одну ногу он свесил вниз и еле-еле держится рукой за оконную раму.

Штыгин мучительно подбирает слова, которые заставили бы его слезть с окна.

– Артём, давай-ка аккуратно, спускайся…

Но вместо этого Осокин показывает, какой он смелый, – зацепившись руками за подоконник, упирается в стену ногами и, ухмыляясь, глядит на него своим косым глазом.

Штыгин столбенеет и пытается объяснить ему, что это опасно. Но Осокин вдруг соскальзывает, его лицо становится беспомощным, и исчезает за окном. Ошалевший Роман Андреевич бросается к окну и смотрит вниз. Там на улице стоит «скорая помощь». Звук сирены становится нестерпимым.

Штыгин просыпается в холодном поту и уже наяву слышит вой сирены. К кому-то в доме действительно приехала «скорая». Роман Андреевич думает о том, что нужно было действовать, а не говорить, тогда бы Осокин спасся. Он корит себя за малодушие, но вдруг понимает, что это был сон.

Он лежит в прохладе ночи, ещё полностью не проснувшись, и чувствует свою левую руку. Вне себя от радости поднимает её, чтобы взять стакан воды, но ничего не происходит.

Он прислушивается к неровному дыханию матери за стеной.

– Мама? – спрашивает он, и молчание тревожит его больше, чем обычные стоны. – Ты спишь?

Аладдин делает сложнейшую операцию. На его руках резиновые перчатки. Он говорит: «Иглу и нить», – и ему приносят накрытый голубой салфеткой поднос.

Юноша не глядя сдёргивает салфетку и пальцами на подносе нащупывает нечто иное. Он поворачивает голову и видит множество крохотных гавайских гитар.