прямо посреди перехода и перегородить улицу другим детям…

– Так ей не дали пройти, она не успела? – спросил Озеров, жадно вглядываясь в лицо Элеоноры Павловны.

– Нет же, нет! Из-за других машин мать припарковалась слишком далеко от светофора, у ограждения, на противоположной стороне улицы, там, где осенью высадили новые липы. Видишь, Озеров, она поспешила, поспешила… Девочка, видимо, побежала по тротуару и увидела на другой стороне мамину машину… И тут грузовик…

Зазвенел звонок. Кирилл вздрогнул, словно молоточек бил не по чаше звонка, а по его натянутым нервам. Элеонора говорила, почти кричала сквозь звон:

– Сказала ли ей мама переходить улицу или она пошла сама… Я не знаю! Не знаю!

У Озерова был первый урок. Он нечеловеческим усилием заставил себя сдвинуться с места и вышел из учительской. Мимо него по лестнице бежали дети. Кирилл не мог осмыслить и представить себе, что нынешним утром погибла девочка. Он не мог понять, что чувствует сейчас её мать. Но почему-то упорно думал про водителя грузовика. Пытался представить его лицо. Мучительно долгий подъём… Кирилл думал о том, что если бы в школу не нужно было брать сменную обувь… Если бы родители не ставили автомобили так плотно у дороги… Если бы не темнота… Если бы…

Озеров вдруг вспомнил, что забыл спросить у Элеоноры Павловны, как звали девочку…

Он не заметил, как вошёл в класс. Дети сидели на своих местах. Кирилл моргнул и удивлённо огляделся…

И тут его словно волной накрыла страшная тишина. Дети молчали и странно глядели мимо него. Такого он ещё не видел! Вернее, не слышал. Может быть, впервые за всю историю школы они не галдели, не толкались и не пели песен. Они не подкарауливали учителя, выглядывая из-за двери. Задолго до того, как он вошёл в кабинет, уже образовалась режущая слух, невероятная тишина.

«Мёртвая тишина, – понял Озеров, и мурашки побежали у него по спине. – Они уже обо всём знают. Но откуда?»

Только сейчас он понял, что перед ним его шестой класс. Илья Кротов сидел со стеклянными глазами и бледным лицом. Откуда-то с задних рядов слышались всхлипы.

«Как звали девочку?» – снова спросил себя Кирилл.

Он должен был начать урок или сказать хоть что-то, но язык отнялся.

Озеров внимательно оглядел класс. Несколько мест оставались пустыми. Он открыл журнал и услышал, как зашелестели шершавые страницы.

– Лика Карманова, – позвал он дрожащим голосом.

– Она болеет, – тихо сказал кто-то.

Озеров выдохнул. Его не предупредили. Не успели.

Погибшая девочка была из его класса.

Он бегло осматривал лица.

Каждое названное имя означало жизнь или смерть. Кого ещё не хватает?

Озеров неожиданно понял.

– Люба…

Все обернулись. Туда, где на последней парте должна была сидеть девочка, которую все обижали, которая смеялась над своими шутками и разыгрывала учителей.

Люба, которая носила скобки и которая на прошлый урок принесла янтарь.

Из-за голов Кирилл не мог разглядеть – есть кто-нибудь на последней парте или нет.

Озеров шагнул в проход между рядами и увидел низко склонённую голову, опущенную на скрещённые руки.

Он узнал её по причёске.

Люба, с соломенными, словно солнечные лучи, волосами, жива.

Подсознание сигнализировало ему, что цвет её волос имеет какое-то отношение к погибшей девочке. Не в силах больше терпеть эту муку, Кирилл спросил:

– Кого ещё не хватает в классе?

– Новенькой! Новенькой! – возопил Тугин и вскочил со своего места. – Нам сказали, что это её… Там на дороге…

Словно плотину прорвало – дети возбуждённо закричали и принялись размахивать руками. Несколько девочек от страха заплакали.

Назревала массовая истерика.

– Тихо! Тихо! – крикнул Озеров.

В классе снова все смолкли. Что им сказать? Что все люди умирают и дети – не исключение? Что плохо переходить дорогу в неположенном месте? Что нужно не забывать сменную обувь?

Темнота пришла в Город Дождей и начала забирать жизни. Об этом не нужно говорить. Теперь это может понять даже ребёнок.

– Что нам делать? Что же нам теперь делать, Кирилл Петрович? – заголосила заплаканная девочка со второй парты.

Жить дальше? Учить урок? Устроить минуту молчания? Молодой человек беззвучно шевелил губами, не зная, что ответить.

Казалось, в окне всё ещё мигает красно-синий сигнальный свет.

В классе снова начал нарастать хаос.

– Я знаю! Знаю! – с места поднялась другая ученица и, оглядевшись, прошептала: – Мы должны помолиться. Вместе помолиться. Помогите нам, Кирилл Петрович.

Он встал перед ними, растерянный, разбитый от простуды, обескураженный последними новостями, и покорно кивнул головой.

Дальше Озеров видел, как дети один за другим закрывают глаза или прячут лицо в ладошки.

Сначала он не знал, что говорить, и не мог вспомнить ни одной выученной молитвы.

Но затем в нём, словно со скрипом, заработали ржавые шестерёнки, и глухой голос зазвучал над детскими головами в наступившей тишине:

– Господи, возьми к себе девочку из нашего класса и дай утешение её родителям…

– Она мне больше не подруга! – раздался громкий крик с последней парты.

Люба стояла с заплаканным красным лицом и смотрела исподлобья на класс.

– Она обещала, что всегда будет дружить со мной…

– Дай нам закончить, ты… – Афанасьев собрался кинуть в неё карандашом.

– Оставь! – крикнул Озеров, а Люба снова опустилась на парту, громко рыдая.

Дети зашумели.

– Кирилл Петрович, – зашептал Илья Кротов, уставив глаза в парту и не глядя на учителя. – Умоляю вас, начинайте урок!

Молодой человек кивнул и взял в руку мел.

– Нам придётся делать наше дело. А после уроков вы пойдёте и попрощаетесь