Он сел на корточки, и мальчик увидел его большие задумчивые глаза с радужной оболочкой, как из драгоценного опала.

– Знаешь, чем пахнет небо?

Кирилл удивлённо открыл рот и помотал головой. А что, у неба есть запах?

Знакомый незнакомец вытащил маленький пузырёк с прозрачной оранжевой жидкостью, словно там были собраны солнечные лучи, откупорил сосуд и помазал мальчику лоб крест-накрест, затем медленно встал, закрыл на мгновение глаза, что-то тихо сказал и молча пошёл дальше.

Кирилл смотрел ему вслед и чувствовал неземное благоухание. Он до самого вечера трогал пальцами лоб и вдыхал чудесный аромат.

Был ли тот человек отцом Матвеем, Кирилл теперь не помнил. Но почему-то ему хотелось верить в это.

Хотя Озеров отказывался, его подвезли до самого дома.

Когда они сели в автомобиль, Матвей Сергеевич весёлыми шутками и вопросами о нынешней жизни Кирилла, о его новой профессии затмил грозное чувство беды, о котором говорила на опустевшей улице Агата.

Кирилл ехал, смущаясь того, что ему не хватит слов выразить благодарность этому вновь вошедшему в его жизнь человеку, который примчался из дома после утомительного дня, разогнал хмурые мысли, вёз Озерова через весь город ночью и не выражал при этом никакого недовольства, даже наоборот, радовался тому, что может быть хоть кому-то полезным.

Но особенно благодарен Кирилл был за то, что отец Матвей никогда при нём не проповедовал и не говорил о своей службе. Понимая, что он делает это сознательно, Озеров любил сам задавать ему интересующие вопросы, и священник с готовностью отвечал на них, приводя вполне жизненные примеры. Несмотря на существенную разницу в возрасте, отец Матвей умудрялся повести разговор так, будто они говорят на равных. Его интересно было слушать ещё и потому, что он толковал Евангелие, учитывая свой прошлый опыт военного инженера. Например, он мог сравнить интуицию с военным радаром, а человеческие слабости – с разными типами вражеских войск.

Озерову – который читал Библию, но не посещал церковь, который, как человек учёный, давно уже разглядел в устройстве человека и живой природы некий замысел и нередко задумывался над тайной своего появления на свет, – было крайне интересно слушать отца Матвея. Попросту ему больше не с кем было об этом поговорить. А кроме того, теперь было что-то внешне схожее в их служениях: и тому и другому приходилось много общаться с людьми совершенно разными, против воли сталкиваться с тяжёлыми характерами, говорить правду и предлагать помощь тем, кто её отвергает.

– Как мне не раздражаться на родителей, которые, забросив своих детей, оставляют на нас неуправляемых подростков? – спрашивал разгорячённый Кирилл.

– Что мы знаем о тех родителях? Что их гложет? Почему они так поступают со своими детьми и сказал ли им кто-нибудь, что они поступают неправильно? – отвечал Матвей Сергеевич, крутя руль и лихо поворачивая на перекрёстке. – У Иова, мудрого, верного Богу человека, были сыновья, о которых он молился после каждого их пиршества. Доподлинно ему было неизвестно, что они там творили. Поэтому он молился на всякий случай. Мы в равной степени похожи и не похожи на своих родителей – вот я к чему.

Озеров не мог с этим не согласиться. Похожесть и непохожесть подтверждали современные знания о генетическом коде.

– И всё-таки мне сложно их понять…

– Подожди немного. Человек может представить себя в шкуре другого, а может действительно побывать на его месте. Быть родителем совсем не то же, что представлять себя родителем.

«Все говорят мне одно и то же, – думал Кирилл. – Ну что теперь, заводить детей только затем, чтобы проверить эту гипотезу?»

Озеров вернулся около двух ночи, а Агате и отцу Матвею ещё предстоял путь назад. Он предложил бы им остаться, но было негде. Дядя уже давно спал. Озеров лёг здоровым, а проснулся больным…

Наконец, протиснувшись сквозь плотно набитые рюкзаки, Кирилл протолкнулся к дверям учительской.

Когда он открыл дверь и вошёл в маленькую полупустую комнату, тревожное предчувствие беды тут же вернулось к нему. У окна стояла Элеонора Павловна, задумчиво скрестив руки на груди. Свет в учительской был притушен, по стенам и потолку бегали красные и синие отблески огней. Сирена не выла, и от этого было ещё тоскливей.

Озеров тихонько поставил рюкзак на стул. Она, не оборачиваясь, произнесла:

– Какой кошмар. А ведь я говорила им, чтобы сделали «лежачего полицейского».

Кирилл облизал пересохшие губы. Медленно, словно проснувшаяся посреди зимы в натопленном доме муха, он приблизился к окну, боясь задать следующий вопрос. Лицо учительницы озарялось разноцветными огнями и снова исчезало в полумраке.

– Озеров, – тихо и грустно позвала Элеонора, как будто они с Кириллом были знакомы сотню лет. – Иногда мне кажется, что мы живём в аду. Разве человек, только что потерявший своего ребёнка, не оказывается в аду? У меня нет ни сил, ни воображения представить, что это такое…

– Что произошло? – с трудом выдавил из себя слова Кирилл. – Я зашёл с другого конца улицы…

– Девочку… Маленькую девочку сбил в темноте грузовик.

«В темноте, в темноте», – зачем-то повторил про себя Озеров.

– Как? Насмерть?

Он и сам уже понял, что насмерть, просто молчать было невыносимо.

Учительница кивнула.

– Но там же есть светофор, – сказал он, словно ничего и не сказал. Разве светофор не столб с огнями? Разве он может защитить от несущегося грузовика?

Элеонора Павловна горько усмехнулась.

– Она переходила в запрещённом месте. Вернее… Сначала она перешла улицу по переходу, почти дошла до школы, а потом… Вспомнила, что забыла в машине сменную обувь. Позвонила маме. Та опаздывала на работу, вернулась и не нашла места, где припарковаться. Все привозят детей к самому входу, понимаешь, Кирилл?! Стена автомобилей загораживает обзор…

Она рассвирепела.

– Бараны! Лентяи проклятые! Не припарковаться им в стороне! Не довести ребёнка за руку до дверей школы. Не пройти сто метров! Нет! Им надо встать