Какие бы причины не были её жестокого обращения со мной, она твёрдо решила, что будет с ним. С ним, а не со мной. И если её мыслями руководила жалость, то это ничего не меняет.

Милана. С неиссякаемой щедростью она помогает каждому. Нельзя обладать такой добротой. А ежели не Даниэль, а кто-то другой будет просить её помощи, она ринется к нему также и снова покинет меня? И что же получается? Я всю жизнь обязуюсь ждать её, пока мисс Благостыня не выполнит свой долг благотворительности? Уж не вступила она в какую организацию, требующую от нее таких подвигов? Перехлест доброты в человеке может привести к подрыву добродетели, ибо, невольно проявляя излишнюю сердобольность к одному, человек неумышленно наносит удар другому. Максимализм ее сострадания привел к тому, что она корит себя жесточайшим наказанием, очищает этим душу, но она совершенно не видит, как наступает на прошлый, скользкий камень лжи. «Вот так я и неожиданно оказался ее братом». Кажется, я безотчетно стал сторонником ее морального понижения, приняв и расширив лганье до размера планеты.

А ведь я тоже мог остаться с Беллой, мотивировав, что она безнадежно больна и требует моего присутствия.

Почему же Милане не жаль меня? Где было проявлено её сочувствие ко мне? Считать ли мне, что она любит Даниэля больше, оттого и проявляет к нему больше сожаления, нежели ко мне?

Мысленно становлюсь на место Миланы, допытываюсь причин, ответов на все вопросы, но… не понимаю ее.

И после всего, после того, что она сделала со мной, во мне держатся слова: «Я пошёл бы за ней даже в лютый мороз, побежал бы сломя голову босым, если это было бы ей нужно». Сердечное пламя не потушить водой, её составляющими являются частицы чувств, трепещущие в агонии.

Даниэль. Вступив в пререкания с Даниэлем, я убедился, что он не расположен ко мне и считает меня агрессором, не позволяющим Милане свободно жить. С его слов, после каждой встречи меня с ней, она была сама не своя, закрывалась от него и была на взводе. Он считает, что как брат, мне надлежит отпустить ее от себя, хоть и, как я ему соврал, о существовании друг друга мы узнали после семейного предательства. «С Питером она более близка», — вводил я его в заблуждение. Злоупотребляя его терпением, я удлинял свою речь, придумывая, что скажу, если он решит спросить подробности моего появления в семью Миланы.

Я даже не хочу углубляться в то, кто сделал из него недвижимого. Мне эти сведения, как корове — деньги. Значит, так было для кого-то нужно. Ничего не поделаешь. Пусть смирится и отпустит мою любовь.

Пообщавшись с ним, я вынес убеждение, что душа-то его не черствая. В нем есть всё для того мужчины, который нужен Милане. Но он навсегда останется мерзавцем, поскольку если бы не он, если бы не чужеземные захватчики его свободы, приведшие его к инвалидности, то мы бы с Миланой были неразлучны. Он отказался от любой моей помощи. Я предлагал ему отыскать врача, отыскать человека, который мстит ему, но он попросил меня лишь об одном: «Есть в тебе то, что питает недоверие, поэтому давай условимся, что впредь всевозможные свидания с Миланой будут в присутствии Питера. А возникнет мысль узнать о благополучии своей сестры, звони строго мне». Не согласился бы я на это, если бы не прозвучало с его вонючих губ: «Номером Беллы я владею и смело укажу ей то, чтобы не выпускала своего жениха к сестре, который негативно на неё влияет! И сам подумай, будешь приходить, будешь приносить боль моей девушке. Хотел ли бы ты, чтобы она страдала? Она счастлива без тебя». Кто бы хотел, чтобы любимое существо страдало? Меня даже не смутила мысль, что он позвонит Белле, пусть еще заодно большой привет передаст от меня. Задело только одно «счастлива без тебя».

Белла. Белла пришла в себя, раз сообразила потревожить Милану и высказать ей дурные слова. Повлияли ли они на ее решение? Что она ей говорила? О свадьбе точно шла речь. А ещё? Её угрозы несравнимы с угрозами Даниэля, та имеет подспорье в лице ее отца, а у второго только выражения без свершения, как минимум до определенной поры, пока не заработает механизм, без которого человек является овощем.

Брендон. А что Брендон? Волнений теперь нет. Он может со мной делать, что хочет. Я принесу в себя жертву тогда, если он решит навредить Милане.

Она пошла ради Даниэля, черт возьми, на такую жизнь, а я — кто-то скажет, дурак ты, может так и есть, — пойду ради нее, если это потребуется. Одураченный любовью я! Но думы о ней меня больше не должны занимать. Отныне видеться мне со своей «сестрой» наедине не дозволено. Сестрой. Почему мы с ней всегда выбираем ложь? Да что с нами? Чего мы страшимся? Где искренность в наших отношениях? Фальшью заслонились они, загремели в непроходимое болото. Я ропщу на вселенную за эти мучения, а она справедливо вознаградила нас за лицемерие и двуличие уединенным гниением.

Может, она и действительно счастлива без меня, а я навязался и не отстаю от неё? Может, оно и к лучшему? Но… какой жизнью она обрекла себя с инвалидом? Сулит ли этот путь к счастливому будущему? Милана могла бы помогать ему время от времени, но не вот так разорвать со мной отношения. На время? Какое здесь время? С его диагнозом люди годами лежат и по итогу успокаивают себя одной мыслию, что им осталось недолго и смерть избавит их от страданий. Думается мне, что, смирившись с тем, что есть, Милана привыкнет и, когда тот начнет былой образ жизни, она останется с ним. В противном случае придётся объясняться с большим враньём, на которое она и не решится.

И как бы он мне не говорил, что он ее не держит, и она в любое мгновение может покинуть это место, мне верится слабо. Она так ухватилась за него, будто зубами, что мне трудно понять её, очень трудно. Уж я никак не ожидал от неё, что она безжалостно может отвернуться от меня. Чувство подсказывает, что не только в этом дело. Есть какая-то мысль, которая дала ей толчок к такому выходу, но звонить Белле я не нахожу важным и оставлю её с папашей в стороне от своих рассуждений. Более мне ничего не страшно. Познаю я страх