капитан свое дело знает. «Маргарита» продолжала двигаться на врага, но пушки ее молчали, хотя иногда та или иная снасть рвалась под ядром с «Кастилии», а в парусах уже зияли две дыры. Стоит вступить в перестрелку, и даже опытные канониры начнут спешить. Первый, тщательно нацеленный бортовой залп стоит пяти последующих — тактика требовала беречь его как можно дольше. Испанские ядра с ревом проносились над головой; дважды они попадали в корпус, врач и его помощники уже отнесли в лазарет первых раненых, а Кортни все не давал приказа открыть огонь. Ночь сменилась жемчужно-розовым рассветом, засиял день, а «Маргарита» все так же упорно сближалась с противником.

Сейчас англичане были уже на полвыстрела от «Кастилии» и невооруженным глазом видели блеск золотого позумента на неприятельских шканцах, откуда испанские офицеры, в свою очередь, смотрели на «Маргариту». Над головой у них реял ало-золотой испанский флаг.

— Она приводится к ветру, — сказал Кортни. — Лево руля!

«Кастилия» и впрямь поворачивала. Возможно, ее капитан рассчитывал накрыть «Маргариту» продольным огнем, но не ему было тягаться с вымуштрованной британской командой.

— Правый борт, пли! Мистер Кафф, мы в дыму возьмем ее на абордаж.

«Маргарита» сошлась с «Кастилией» — фок-стеньга переломилась от сотрясшего ее удара, — и оба корабля накренились от отдачи почти одновременных бортовых залпов. Густой дым заклубился, скрыв голубое небо. Абордажная команда стояла на переходном мостике, но вести ее было некому: лейтенанта Каффа убило испанское ядро. Наступило мгновенное замешательство, а прыгать на вражеский корабль надо было немедленно, пока испанцы не очухались и не зарядили по новой, пока порыв не угас.

— Вперед! — крикнул Хорнблауэр, взмахнув шляпой.

Он видел, как опасно медлить, и, целиком захваченный этой единственной мыслью, вскочил на фальшборт, забыв даже обнажить шпагу.

— За мной! — крикнул он снова и прыгнул на палубу «Кастилии», где лежали вперемежку убитые и раненые, а команда, оглушенная бортовым залпом, на миг замерла в растерянности.

Матросы с криком «ура!» устремились за ним.

— Вперед! — закричали унтер-офицеры, и все, кто был на «Маргарите», хлынули на палубу «Кастилии», вопя как сумасшедшие.

Кое-где испанцы пытались сопротивляться. Кто-то выстрелил прямо в Хорнблауэра, но пуля чудом прошла мимо, хотя пятно от пороха на левой руке осталось у него на всю жизнь. Однако бо́льшую часть испанской команды составляли зеленые новобранцы, которые при первом же натиске рассеялись и поспешили укрыться на нижних палубах. Только на высокой ютовой надстройке офицеры еще держали оборону, но Хорнблауэр — в горячке боя его мозг работал молниеносно — собрал своих людей на шкафуте и повел их в атаку на испанцев, а Кортни вместе со шканцевым арьергардом атаковал их с фланга. Так «Кастилия» была захвачена. Хорнблауэр и капитан встретились на юте. Хорнблауэр был без шляпы, в поту и копоти, у Кортни на запястье висела продетая за темляк обнаженная шпага.

— Похвально, мистер Хорнблауэр, — сказал Кортни. — Вполне похвально.

Хорнблауэр осознал, что из его уст это — высочайший комплимент.

— Спасибо, сэр.

Под ногами у них раздавались пистолетные выстрелы — британцы брали штурмом каюты, вышибая дверь; испанские офицеры оборонялись. Мозг Хорнблауэра продолжал работать с молниеносной быстротой. Он понимал, как поднимет победа дух моряков. Сейчас Кортни может забыть старое и превратить озлобленных, готовых взбунтоваться людей в настоящую команду, как у Пелью на «Неустанном». И другого случая высказать свое мнение не будет. Хорнблауэр заговорил, утирая со лба пот:

— Если позволите, сэр, я хотел бы почтительно предложить, чтобы вы назначили в призовую команду людей, осужденных к наказанию на прошлой неделе. Это был бы удачный способ избавить корабль от их влияния.

Кортни взглянул на своего встрепанного четвертого лейтенанта, затем смерил его с головы до ног так, что Хорнблауэр устыдился боевых пота и грязи.

— Вот как, сэр? Может быть, вы вообразили себя капитаном «Маргариты»? Или рассчитываете, что я назначу вас призмастером на «Кастилию», чтобы вы могли улизнуть отсюда вместе со своими дружками-мятежниками?

Хорнблауэру такая мысль не приходила в голову, хотя сейчас ему подумалось, что это было бы несбыточным счастьем.

— Мистер Хорнблауэр, — продолжал Кортни, — вы внушаете мне самые неприятные опасения. Самые неприятные. Я решительно не знаю, как с вами поступить.

Хорнблауэр в смятении огляделся. Прямо у него под ногами вновь прогремел выстрел. Хорнблауэр подумал о «Маргарите», о глухом недовольстве команды, подумал обо всем, включая угрозу собственной карьере.

— Вы уверены в своих словах, сэр? — твердо спросил он.

— Я всегда уверен в своих словах! — рявкнул Кортни.

На шканцах «Маргариты» лежал раненый Флетчер. Не считая рулевого, там остались только мертвые и тяжелораненые. Порыв ветра разворачивал корабли, и корма «Маргариты» приближалась к корме «Кастилии». Флетчер держал в руке пистолет и целил в двух офицеров… в Кортни. Месяцы жестокого обращения выбили из бедолаги последние остатки рассудка. Первой мыслью Хорнблауэра было схватить Кортни за плечо и оттащить с линии огня. Он промедлил всего мгновение — пока думал, что станется с «Маргаритой», если Кортни никто не остановит. В следующий миг он схватил Кортни и дернул, но тут Флетчер выстрелил, и капитан рухнул с простреленным коленом.

Заботами корабельного врача рана вскоре воспалилась, и стало ясно: Кортни уже не может исполнять свои обязанности. Так Хорнблауэр стал первым лейтенантом «Маргариты». Впоследствии его довольно часто мучила совесть главным образом из-за этого повышения, но на то, чтобы восстановить дисциплину и боевой дух команды, уходили все силы и время, поэтому от укоров совести по большей части удавалось отмахнуться. В конце концов, инцидент безусловно оказался ко благу службы. Дисциплина не пострадала, поскольку никто не видел, как Флетчер стрелял в капитана, а звук выстрела заглушила перестрелка внизу. Точнее, не видел никто, кроме Хорнблауэра, а тот никому не рассказал.

Хорнблауэр и «Отчаянный»

Роман

I

— Повторяйте за мной, — сказал священник. — «Я, Горацио, беру тебя, Марию Эллен…»

У Хорнблауэра оставалось несколько секунд, чтобы уклониться от поступка, опрометчивость которого он сам отлично сознавал. Ему не следует жениться на Марии, даже допуская, что он-то жених завидный. Будь в нем хоть капля рассудка, он бы сейчас, пока не поздно, прервал церемонию, объявил, что передумал, повернулся прочь от алтаря, от священника, от Марии и вышел из церкви свободным человеком.

— …в законные жены… — Он по-прежнему, как автомат, повторял за священником.

Рядом стояла Мария, вся в белом, которое ей не шло. Она таяла от счастья. Она излучала любовь, увы, столь неуместную. Он не может, просто не может нанести ей такой жестокий удар. Хорнблауэр чувствовал, что она