и тоже остановился, ломая руки. Команда хранила гробовое молчание, и лишь кто-то один смело крикнул бунтовщикам:

— Не стреляйте, ребята. Мы не идем.

Хорнблауэр с ужасом понял, что еще немного — и команда перейдет от пассивного неповиновения к общему мятежу, который не утихнет, пока последнему офицеру не перережут глотку. Даже Кортни, кусавший ногти на шканцах, наконец это осознал.

— Так чего вы хотите? — крикнул он.

— Пришлите к нам офицера, — крикнул в ответ Гартон. — Пришлите мистера Хорнблауэра. Ему мы доверяем.

Кортни глянул вниз, туда, где стоял Хорнблауэр.

— Редкая честь, мистер Хорнблауэр, — заметил он.

Хорнблауэр, как требовала субординация, проглотил оскорбительный намек.

— У вас есть для меня приказы, сэр?

— О да! Идите и разберитесь с ними. Я больше не унижусь до разговора с бунтовщиками.

— Вы даете мне все полномочия, сэр? — нервно спросил Хорнблауэр.

— Да, черт побери! — бросил Кортни резко и в то же время небрежно. — Разберитесь со всем. Или мои офицеры тоже ставят под сомнение мои приказы?

С нелегким сердцем Хорнблауэр поднялся по трапу туда, где стояли бунтовщики. Гартон передал фитиль товарищу у каронады и шагнул навстречу Хорнблауэру. Двое сообщников по преступлению держались у него за спиной.

— Дурное это дело, Гартон, — сказал Хорнблауэр.

— Так точно, сэр. Но не мы первые начали, уж не серчайте, сэр. Вы на борту неделю и видели что да как. А мы полгода терпим, сэр.

— Так чего вы хотите?

— Да немного, сэр. Пусть капитан скажет, чтобы нас сегодня не пороли. Мы честно исполняли свой долг, сэр, тут не за что нас пороть.

— Не верю я Кортни! — вмешался один из бунтовщиков. — Не выпорет нас за это — выпорет за другое.

Хорнблауэр подумал, что так, скорее всего, и будет, но вслух свою мысль не высказал.

— Пусть пообещает нас вообще больше не пороть, — предложил третий член комитета, но Гартон сурово на него обрушился:

— Как он может такое обещать? Что станет с дисциплиной, если нельзя будет пороть вообще?

Странно было слышать, как бунтовщики рассуждают о дисциплине, но они видели затруднение не хуже Хорнблауэра. Если часть команды полностью освободить от наказаний, дисциплина развалится мгновенно.

— Тогда так, сэр, — сказал Гартон. — Пусть будет, как я сказал по первости. Пусть капитан обещает неделю никого из нас не пороть. Годится?

Эти простые души не видели дальше собственного носа. Корабль в полной их власти, они могут потребовать что угодно. Их условия были до смешного скромны в сравнении с теми преимуществами, которые давала им нынешняя позиция.

— Так и впрямь будет лучше всего, ребята, — сказал Хорнблауэр. — Капитан простит вам прошлое и неделю никого из вас не будет пороть.

— Можете поклясться, сэр? — спросил один из бунтовщиков.

— Я не буду клясться, — возмущенно ответил Хорнблауэр. — Капитан Кортни дал мне слово, и этого довольно.

Как ни серьезно было положение, Хорнблауэра неприятно задела мысль о том, чтобы в чем-нибудь поклясться бунтовщикам, — это унизило бы его драгоценное достоинство.

— Слово мистера Хорнблауэра стоит любой клятвы, — сказал Гартон. — Давайте, ребята, развернем пушки обратно и закрепим. Можно мне пойти вниз, сэр? Флетчер в пороховом погребе, у него кремень и огниво. Мы решили, если нас схватят, он взорвет корабль, и, боюсь, он не выйдет, если я ему сам не скажу.

— Быстрее! — ответил Хорнблауэр. — Бегом.

Флетчер был одним из корабельных дурачков — вербовщики гребли всех, кто попадется, так что в любой команде имелся некоторый процент слабоумных, — и вполне мог взорвать судно. Мысль о Флетчере в пороховом погребе занимала Хорнблауэра все время, пока он шел обратно на ют.

— Итак, мистер Хорнблауэр? — спросил Кортни.

— Я пообещал им амнистию за прошлые преступления, сэр. И освобождение от наказаний на неделю.

Хорнблауэр говорил как можно официальнее, сознавая всю опасность для себя.

— Вы пообещали им это все, сэр?! Что вы сказали?!

Хорнблауэр повторил.

— Разрази меня гром! Амнистия для бунтовщиков! Освобождение от наказаний! Мистер Хорнблауэр, я категорически отказываюсь понимать.

— Я дал слово, сэр, — запальчиво произнес Хорнблауэр. — И от вашего имени тоже. Тут затронута моя честь, сэр, и можно не объяснять, что это для меня значит.

— Вот как, мистер Хорнблауэр? Вот как? — Кортни говорил холодно, сузив глаза. — Я могу не объяснять, что думаю об офицере, который ручается честью перед бунтовщиками. Хотелось бы верить, мистер Хорнблауэр, что этим все для вас и ограничится, да только надежды мало. Вы проявляете чрезмерное сочувствие к преступникам.

Неделя перемирия стала для Хорнблауэра сплошным кошмаром. Он понимал, что матросы не простят Кортни того, что будет в их глазах нарушением обязательств. Если капитан не выполнит условий, если жестоко накажет ослушников, последствия будут неисчислимы.

Хорнблауэр ждал всеобщего бунта и резни, как на «Гермионе», где команда убила Пигота[58] и офицеров, а потом сдала корабль испанцам. Кортни принадлежал к тому же разряду капитанов, что и Пигот, — бессмысленно жестоких и вероломных. Среди двухсот тысяч военных моряков неизбежно есть какая-то доля изуверов, и немудрено, что кто-то из них дослуживается до капитанского звания. Хорнблауэра душила мысль о том, как трудно Адмиралтейству выявить и сместить изуверов на кораблях, отделенных от Лондона тысячемильными морскими просторами, душила злость на судьбу, отдавшую его во власть изуверу, душило оскорбленное эстетическое чувство, когда он видел, что прекрасный фрегат его величества «Маргарита» вместе с командой гибнет в негодных руках.

В ночь с шестого дня перемирия на седьмой, когда «Маргарита» под яркой луной скользила по Бискайскому заливу, зоркий впередсмотрящий на мачте приметил едва различимый вдали черный силуэт. Какое-то судно пыталось прорвать блокаду Ферроля. Кортни, вызванный из каюты, навел на черный силуэт подзорную трубу.

— «Кастилия», — сказал он. — Она была подготовлена к плаванию шесть недель назад. Восемнадцать пушек с каждого борта, как сказал голландский купец. Свистать всех наверх! Корабль к бою!

Прохаживаясь по шканцам, Кортни довольно потирал руки. Изуверы порой становятся капитанами британского флота, трусы — никогда. Перспектива боя с кораблем значительно превосходящей мощи горячила ему кровь. Хорнблауэр, стоявший неподалеку — он нес утреннюю вахту, — чувствовал исходящее от капитана радостное возбуждение.

— К рассвету мы ее догоним, — говорил Кортни, — а к восьми склянкам возьмем на абордаж. А потом наши друзья Гартон, Флетчер и компания получат то, что дожидалось их неделю. Славное будет утро. Держи ровнее, ты, крыса сухопутная!

Последние слова адресовались старшине-рулевому. Хорнблауэр подозревал, что тот немного отвлекся, слушая обещание капитана выпороть недавних бунтовщиков.

Предутренние сумерки рассекло узкое лезвие оранжевого огня: «Кастилия» открыла огонь с большого расстояния.

— Даго верны себе, — заметил Кортни. — Не умеют ждать.

Хорнблауэр нехотя признал про себя, что тут