объединяющей их. Выход из политического состояния может привести к регрессии до состояния самолюбия, самоудовлетворения, при котором люди не заботятся об установлении согласия с другими. Чтобы релятивизация обрела характер устойчивой позиции и перешла в релятивизм как заявленное отношение к жизни, необходимо сделать еще один шаг и, «заключив в скобки» требования града, занять внешнюю позицию, при которой ход жизни подчинялся бы некоторому общему эквиваленту, не являющемуся общим благом. Этот общий эквивалент в настоящее время чаще всего квалифицируется как сила, власть, интерес или могущество и рассматривается так, как будто бы он был неотъемлемым естественным свойством всех людей и вещей. Все люди и вещи смешиваются, таким образом, в одном мироустройстве, что приводит к снятию различия между разными регистрами обоснования справедливости и даже между людьми и вещами. Порядки величия, свойственные каждому из миров, которые мы проанализировали, могут рассматриваться с позиции релятивизма как маскировка силы, являющейся первичной1.

Релятивизм отличается, таким образом, от релятивизации тем, что он, в принципе, способен поставить общее благо под сомнение с общей точки зрения. Но он не приводит вместе с тем к разоблачению. При релятивизме выявляется то, что является важным для ситуации, с тем чтобы затем умалить его значение, но при этом не озвучивается альтернативный принцип справедливости. Например, богатые делают бизнес, поскольку они любят деньги. Или представители власти и делегаты (лица, обладающие величием в демократическом обществе) управляют из пристрастия к самой власти.

Релятивизм видит одну и ту же волю к власти и могуществу (волю не иметь ни в чем ограничений) в самых разных явлениях: в страсти к прибыли; в желании господствовать; в силе характера; во вдохновенном бескорыстии, которое рассматривается в таком случае как заинтересованное желание сделать другого человека своим должником и привязать его к себе; в упорстве темного инстинкта; в слепой настойчивости бессознательного — иными словами, в целом ряде неопределенных сил, постоянно преобразующихся, переходящих одна в другую, чей несдерживаемый импульс может быть ограничен только при столкновении с силой, превосходящей их в мощности. Если при разоблачении оспаривание приемлемости принципа осуществляется с опорой на другой принцип, значение которого при этом подчеркивается, критика, основанная на релятивизме, позволяет поставить ситуацию под сомнение, не уточняя позицию, с которой осуществляется критика. При релятивизме оспаривается не какая-то отдельная форма общего блага, а сама возможность общего блага. Предполагается, что миром правит интерес, и каждый человек, находясь во власти господствующих над ним сил, видит все по-своему. Сведение спорной ситуации к конфликту интересов — это излюбленный прием релятивизма. Следует, однако, различать понятие интереса с точки зрения релятивизма и понятие интереса с точки зрения рыночного града. В последнем случае интерес является качеством, которое позволяет людям достичь величия общего значения, жертвуя своими личными привязанностями. Напротив, при критике, основанной на релятивизме, редукция к интересам избавляет людей от необходимости апеллировать к принципам величия и приводит к оспариванию реальности любой формы жертвы.

В наши дни социальные науки часто используются людьми для упрочения релятивистских позиций, если, конечно, у них есть доступ к этому ресурсу. Этот обходной путь не полностью лишен оснований. Действительно, критическая позиция релятивизма, которую в свое время занял Ницше и которая затем была перенесена в практику социальных наук, в том числе через Макса Вебера (Fleischmann, 1964), в наиболее системной форме представляет проблему, связанную со способностью людей релятивизировать ситуации. Тема «нигилизма» может использоваться как для критики ничтожности мира, лишенного ценностей, что предполагает даже в имплицитной форме некую надежду на восстановление ценностей («Что обозначает нигилизм? — То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос “зачем?”» — Nietzsche, 1948, vol. 2, p. 43, фрагмент 1887), так и для критики тирании ценностей как таковых, при которой ценности обращаются друг против друга: «Все цели уничтожены: суждения о ценностях обращаются друг против друга» (Nietzsche, 1948, vol. 2, p. 51, фрагмент 1881—1882).

Эта форма критики могла бы приблизиться к разоблачению, при котором люди опираются на один принцип, чтобы подвергнуть критике другой, если бы отсылка к каждой из ценностей не была бы подчинена более общему критическому проекту, направленному на преодоление всех ценностей как таковых. Ценности представляются как относительные путем сближения противоположных разоблачений, чье объединение в рамках одного собрания текстов имеет целью обратить все порядки величия в ничтожество и раскрыть тщетность общего блага, каким бы оно ни было. Любая жертва — лишь маскировка, прикрытие интереса: «Мы следуем нашему вкусу, и это то, что мы называем, используя благородные понятия, долгом, добродетелью и жертвой» (Nietzsche, 1948, vol. 2, p. 121, фрагмент 1881—1882). Поскольку эквивалентность основана на упорной воли к существованию, можно выявить черты общей формулы экономии, свойственной различным формам превращения этой общей воли к власти: «В действительности мы действуем “бескорыстно”, поскольку только при этом единственном условии мы можем еще существовать; мы привыкли думать скорее о существовании других, чем о своем собственном существовании (например, принц думает о своем народе, мать — о своем ребенке, потому что без этого принц не был бы принцем, а мать не была бы матерью); то, чего все они хотят, — это сохранить свое чувство могущества, даже если оно требует постоянной заботы и бесчисленных жертв ради своих подчиненных» (Nietzsche, 1948, vol. 2, p. 120—121, фрагмент 1881—1882).

Обращение к общему эквиваленту необходимо, потому что даже самый последовательный релятивизм не может уйти от требований, довлеющих над релятивизацией. В противном случае релятивизм впал бы в радикальный и разрушительный нигилизм, обрекая самого себя на полное молчание, что невозможно в философском или политическом нигилизме. После критического пересмотра всех ценностей релятивизм, в свою очередь, должен укрепить свои позиции и обосновать свою справедливость, что приводит его к отказу от своей собственной логики. Релятивизм либо переходит в разоблачение с опорой на другой принцип величия, либо (и эти две операции не являются несовместимыми) ориентируется на поиск нового принципа справедливости. Критический релятивизм может, таким образом, обратиться в негодование, опирающееся на тот или иной порядок величия, чтобы разоблачить ничтожность тщетных иллюзий. У Ницше величие репутации часто критикуется с позиции величия вдохновения: «В наши дни события становятся “великими” только благодаря своему резонансу — резонансу в газетах!» (Nietzsche, 1948, vol. 2, p. 63, фрагмент 1882—1884). Так релятивизм может привести к воссозданию града путем преобразования силы, — которая мыслится как глубинный общий эквивалент, как абсолютный и непреклонный господин, освобожденный от груза обоснования, — в истинное универсальное величие, призванное упорядочить людей и вещи справедливым образом. Это преобразование восстанавливает устремленность к общему благу.

«То,