в пятне краски,

Словно ландшафты мимолетные, окрашивающие серебристый туман.

Здесь видение от встревоженного зрения ускользало,

И звук искал от слуха убежища,

И всякое переживание поспешной радостью было.

Полузапретными были здесь радости схваченные,

Боязливые свадебные души деликатно завуалированы,

Как когда грудь юной богини смутно движется

К первому желанию и преображению ее белой души.

Мерцающий Эдем, пересекаемый волшебными бликами,

Феерического жезла дрожь предвкушения,

Но в то же время ничто блаженству не близко.

Все в этом царстве прекрасном было странным небесно

В неприскучиваемого восторга мимолетном довольстве,

В настойчивости перемены магической.

Мимо исчезающих изгородей, спешащих намеков лугов,

По быстро спасающимся тропинкам, где ее ноги скользили,

Путешествуя, она не желала конца: как тот, кто через облако

Путешествует к гребню горы и слышит

Поднимающийся к нему из сокрытых глубин

Звук незримых потоков, она шла, осажденная

Иллюзией пространства мистического,

Ощущала очарование бестелесных касаний, слышала

Сладость, словно от голосов неясных, высоких,

Зовущих, как на ищущих ветрах путешественники,

Мелодично с криком манящим.

Словно древняя музыка, но при том вечно юная,

Несущая намеки ее сердца струнам,

Мысли, чье жилище не найдено, льнули

К ее уму с повторением страстным,

Желания, что не вредят, счастливые лишь тем, чтобы жить

Всегда прежними и всегда неисполненными,

Пели в груди, как небесная лира.

Так все могло длиться, но не быть никогда.

В той красоте, подобной грезе ума, сделанной зримой,

Сатьяван, одетый в свои лучи чуда,

Впереди нее казался этого очарования центром,

Ее любви страстно желающих грез глава

И фантазий ее души капитан.

Даже величие лица Смерти ужасное

И мрачная печаль этого бога не могли затемнить и убить

Неосязаемый блеск тех летящих небес.

Своей мрачной Тенью, неумолимой, зловещей,

Красоту и смех он делал более насущными;

Подчеркнутая его серостью радость была дороже и ярче,

Его темный контраст, обрамляющий идеальное зрелище,

Углублял невыразимые значения сердцу;

Боль становилась дрожащим полутоном блаженства

И скоротечность — плывущей кромкой бессмертия,

Платье момента, в котором она выглядела более светло,

Его антитеза ее божественность подчеркивала.

Товарищ Луча, Тумана и Пламени,

Ее лунно ясным лицом момент лучистый притянут,

Она почти что казалась мыслью среди мыслей плывущих,

С трудом видимых визионером-умом

Среди белых глубинных раздумий души.

Наполовину побежденная грезой-счастьем вокруг,

Так она по земле очарования шла,

Но еще оставался ее души владелец.

Над нею ее дух в своем трансе могучем

Видел все, но жил для своей трансцендентальной задачи,

Неподвижный, как вечная звезда неизменная.

Конец первой песни

Песнь вторая

Евангелие Смерти и тщета Идеала

Затем раздался спокойный безжалостный голос:

Отменяя надежду, аннулируя золотые истины жизни,

Его акценты фатальные поразили трепещущий воздух.

Этот прекрасный мир плыл, тонкий и хрупкий, больше похожий

На некий мимолетный жемчужный отблеск прощальный

На слабеющей грани сумерек безлунного вечера.

"Пленник Природы, многомечтательный дух,

В царстве идеала творение мысли, наслаждающееся

Бессмертностью своей невещественной,

Что притворилось тонким разумом человека чудесным,

Вот он тот мир, из которого твои стремления пришли.

Когда она хочет построить вечность из праха,

Мысль человека раскрашивает образы, которые очертила иллюзия;

Пророча славу, которой она никогда не увидит,

Она трудится деликатно среди своих грез.

Посмотри на полет этих форм, расписанных светом,

На воздушное одеяние богов бестелесных;

О восторге вещей, что никогда рождены быть не могут,

Надежда поет надежде, хор светлый, бессмертный;

Облако утоляет облако, фантом к фантому желающему

Сладко склоняется, сладко пойман или сладко охотится.

Таково вещество, из которого идеал формируется:

Его строитель — мысль, его основа — желание сердца,

Но их зову ничего не отвечает реально.

Не живет идеал ни на земле, ни на небе,

Яркая горячка пыла человеческой надежды

С вином ее собственной фантазии выпитый.

Это — блестящей тени мечтательный след.

Твоего зрения ошибка строит лазурное небо,

Твоего зрения заблуждение чертит радуги арку;

Твое смертное, страстное желание создало для тебя душу.

И этот ангел в твоем теле, которого ты называешь любовью,

Что крылья свои формирует из оттенков твоих эмоций,

Что в ферментах твоего тела рожден

И с телом, что его приютило, умрет.

Она — это страсть твоих желающих клеток,

Это плоть, что зовет к плоти удовлетворить свою похоть;

Это твой ум, что ищет ум отвечающий,

И грезит, пока его супруг найден;

Это твоя жизнь, что человеческой просит опоры

Для поддержания своей одинокой слабости в мире

Или чтобы насытить свой голод жизнью другого.

Зверь, что медлит, к добыче подкрадываясь,

Она сгибается под кустом в великолепном цветке,

Чтобы схватить сердце и тело для своей пищи:

И этого зверя ты считаешь богиней бессмертной.

О человеческий разум, тщетно ты мучаешь

Часа восторг, чтобы его растянуть в долгую пустоту бесконечности

И наполнить ее бесформенные, бесстрастные бездны,

Равнодушную убеждая Пучину

Придать вечность существам скоротечным,

И обманываешь хрупкие движения сердца

Притворством твоего духа в бессмертии.

Здесь все появляется, рожденное из Ничего;

Окруженное, оно длится пустотою Пространства,

Какое-то время поддержанное Силой неведающей,

Затем вновь осыпается в своего предка, Ничто:

Лишь молчаливый Один может быть вечным.

В Одном нет места любви.

Чтобы прикрыть любви бренную грязь,

Тщетно ты ткешь на станке, у Бессмертия заимствованном,

Идеала невыцветающее великолепное платье.

Идеал еще никогда не был сделан реальностью.

Заточенный в форму, где жить слава не может;

Запертый в тело, он больше не дышит.

Неосязаемый, уединенный, чистый навеки,

Суверен лучащейся пустоты своей собственной,

Неохотно он в земной воздух спускается,

Чтобы какое-то время жить белым храмом в человеческом сердце:

В его сердце сияет он, его жизнью отвергнутый.

Неизменный, бестелесный, прекрасный, величественный и безмолвный,

Неподвижно он сидит на своем сияющем троне;

Молча он принимает молитву человека и жертву.

У него нет ни голоса отвечать на человеческий зов,

Ни ног, чтоб идти, ни рук, чтобы брать дары человека:

Воздушная статуя голой Идеи,

Девственная концепция бестелесного бога,

Его свет побуждает человека творить

Более божественных вещей земное подобие.

Его окрашенный отблеск на человеческие действия падает;

Человеческие установления — идеалу надгробия,

Именем идеала человек подписывает свои условности мертвые;

Его добродетели в небесное платье Идеала одеты

И носят нимб его очертания:

Их ничтожность человек прикрывает божественным Именем.

Но притворства недостаточно яркого,

Чтобы скрыть их земное происхождние нищее:

Там есть лишь земля, не некий небесный источник.

Если небеса там и есть, то они скрыты в своем собственном свете,

Если вечная Правда где-нибудь правит неведомая,

Она в огромной пустоте без Бога горит;

Ибо правда сияет далеко от лжи мира;

Как небеса могут спуститься на несчастную землю

Или