Льва Борисовича, «факты отвечают – да; история отвечает – да; т. Сталин в своем отчете фиксирует – да!»[1542] Тут только не хватало только одного факта. Того, что, разгромив Правых, Сталин использовал программу Троцкого и Зиновьева. По сути дела, позднее чекисты обвинили Каменева в том, в чем в ходе выступления Льва Борисовича на съезде его не мог не заподозрить Сталин: Каменев фактически пропел дифирамбы не «генеральной линии партии» и генсеку, а их с Троцким и Зиновьевым курсу на «сверхцентрализацию». Именно этот курс, добившись победы во всех внутрипартийных баталиях 1923–1928 гг., и проводило в конечном итоге сталинское руководство ВКП(б). Отчасти выступление Каменева походило на выступление Евгения Алексеевича Преображенского, которое было завуалированной «фигой в кармане».

С высокой трибуны «верховного» органа ВКП(б) Лев Борисович декларировал свои собственные обязательства «перед партией»: «Во-первых, помнить всегда как результат опыта, который пришлось пережить мне, помнить и не упускать ни на минуту из сознания, что всякое отступление от генеральной линии партии, чем бы оно ни прикрывалось, является с точки зрения теории отступлением от учения Маркса – Энгельса, Ленина – Сталина; с точки зрения политической – отказом от единственного пути, ведущего к победе коммунизма; с точки зрения интересов трудящихся масс – изменой их кровным интересам» (это не забудет и Сталин); «Второе – помнить и никогда не упускать из сознания, что […] Коммунистическая партия продолжает оставаться боевым отрядом, что поэтому для нас дисциплина и подчинение руководящему центру и воле партии является первым законом. Третье – помнить и не упускать из сознания, что я потерял доверие заслуженно и что завоевать это доверие опять я могу только постоянной будничной работой, на практике показывая полный отказ от всех своих заблуждений […]. И – последнее – помнить и никогда не упускать из сознания, что та эпоха, в которую мы живем, в которую происходит этот съезд, есть новая эпоха в истории мирового коммунистического движения, что она войдет в историю – это несомненно – как эпоха Сталина, так же как предшествующая эпоха вошла в историю под именем эпохи Ленина, и что на каждом из нас, особенно на нас, лежит обязанность всеми мерами, всеми силами, всей энергией противодействовать […] малейшим попыткам в какой бы то ни было степени подорвать этот авторитет»[1543].

В заключение Каменев заявил, что он желает «идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру»[1544]. Под аплодисменты собравшихся, большинство из которых вскоре будет расстреляно, «разоружившийся» вождь провозгласил здравицы «нашей социалистической стране», «нашей партии», «нашему вождю и командиру т. Сталину»[1545].

Вопрос только в одном: насколько Каменев был в курсе действий своих бывших сторонников? Весьма вероятно, что не был. Лев Борисович, будучи, в отличие от «литератора» Зиновьева, партийным «практиком», привык нести на себе груз гигантской работы. Ему в общем вполне хватало литературной и научной работы, в том числе руководящей. А вот Зиновьев, который не мог не интриговать, явно был в курсе действий остатков оппозиционных «ленинградцев». Позднее (1935) Зиновьев покажет на «следствии»: во времена XVII съезда ВКП(б) «в центральной группе б[ывших] “зиновьевцев” были и более сильные характеры, чем я»[1546].

Бывший (1922) секретарь Зиновьева Николай Михайлович Маторин, исключенный из ВКП(б) за подпольную деятельность впервые в 1928 г.[1547], показал на допросе 28 мая 1936 г., что в мае 1934 г. с ним вышел на связь И.П. Бакаев. В ходе разговора Н.М. Маторин заявил ему: «…непрерывно усиливающиеся репрессии против Зиновьева и Каменева и их соратников обострили в среде зиновьевцев вражду к Сталину (курсивом нами выделен вполне логичный фрагмент, последующее – информационный шум. – С.В.) и поэтому решение центра бороться с партией путем террора вполне назрело и будет встречено одобрительно»[1548]. Интересно, что в показаниях о том, когда Зиновьев и Каменев якобы вступили на путь террора, их ближайшие соратники расходились «всего-навсего» на «каких-то» два года. Признания в терроре были самооговором, однако такие зиновьевцы, как Евдокимов и Бакаев, продолжали «нелегальные» совещания, которые, правда, ни к чему не приводили.

Сталинский нажим на зиновьевцев действительно подтолкнул их к усилению контактов с троцкистами[1549], но в любом случае все «доказательства» террористической деятельности так или иначе сводятся к убийству Сергея Мироновича Кирова[1550], к которому, как теперь точно известно, ни Л.Д. Троцкий, ни Г.Е. Зиновьев (не говоря уже о А.И. Рыкове, М.П. Томском и Н.И. Бухарине) никакого отношения не имели. В любом случае 1 декабря 1934 г. выстрелом в затылок в Ленинграде был убит С.М. Киров.

Григорий Евсеевич прислал в «Правду» некролог с названием «Человек-маяк», в котором вполне искренне писал о том, «весь народ ощутил горечь утраты»[1551]. Статью напечатать не соизволили, впоследствии на суде над Зиновьевым и его сожалением по поводу убийства Кирова вдоволь поиздевался государственный обвинитель, прокурор СССР А.Я. Вышинский[1552].

«Сторонников зиновьевской тенденции и Правой оппозиции, людей осторожных и преданных до трагизма, я знал достаточно, чтобы не подозревать их даже на миг»[1553], – справедливо заметил в своих воспоминаниях Виктор Серж.

Н.И. Ежов рассказал на Февральско-мартовском 1937 г. Пленуме ЦК ВКП(б) о том, как им с Александром Васильевичем Косаревым позвонил И.В. Сталин и отдал распоряжение:

– Ищите убийц среди зиновьевцев[1554].

Высочайшее повеление было исполнено – всеми, кто его получил. Первым секретарем Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) вместо убитого С.М. Кирова был «избран» А.А. Жданов, заявивший в своем докладе о «предательском выстреле контрреволюционной зиновьевской антисоветской группы»[1555]. О том же в Москве заявил Л.М. Каганович[1556].

Зиновьев и Каменев были арестованы 16 декабря. Григорий Евсеевич написал в 19 часов 30 минут во время обыска у него на квартире послание Сталину с заверениями в своей невиновности:

«Сейчас […] т. Молчанов [Георгий Андреевич, начальник Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР] с группой чекистов явились ко мне на квартиру и производят у меня обыск.

Я говорю Вам, т. Сталин, честно, с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу.

Ничего, кроме старых архивов (все, что скопилось за 30 с лишним лет, в том числе и годов оппозиции), у меня нет и быть не может.

Ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично. Клянусь Вам всем, что только может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина.

Я не могу себе и представить, что могло бы вызвать подозрение против меня. Умоляю Вас поверить