прекращающее рыдать существо, не причинив тому даже морального ущерба. А его, похожие на шёлковые нити, руки дотронуться до моего сердца. Но как оказалось, сталь уравнивает всех.

Раздался брезгливый рвущийся звук и издав последний жалостливый аккорд плакальщик безвольно упал. Вот только упал он совсем не в ту сторону, в какую бы мне хотелось. Он упал на меня.

Меня как будто бы обняло болото. Обняло ласково, страстно, но не чтобы обнять, а чтобы утянуть. Голова закружилась, ноги потеряли и те остатки стойкости, которыми удивляли меня последние минуты. Топоры, седеющими листьями, выпали из рук. А ещё стало страшно. От этого съедающего разум и душу страха я испытывал почти физическую боль. Я опустился на одно колено, из последних сил борясь с яростно наскакивающей паникой.

Вокруг снова зашептали. Как-то неприятно-радостно, с визгливыми нотками, грязно касаясь отголосками моих горячих щёк. На лицо легла мягкая, душащая ладонь. С каждой секундой ночь становилась всё темнее. Я упал на тёплую землю, жадно хватая ртом сгустившийся воздух. Воздух оставался безучастен к моим судорожным порывам и презрительно бросал мне крохи своих неисчислимых богатств.

А потом я поплыл. Медленно, плавно, без суеты и волнений. Я засыпал в крепко и нежно держащих меня объятиях тёмных пределов. Но сон мой был неспокоен. Это был самый страшный, самый кошмарный сон в моей жизни. В этом, проклятом огнём, сне у меня извлекали саму душу и рубили её тупыми, хохочущими топорами на рваные осколки. В нём вынимали мои глаза и заставляли их смотреть на мою свежевырытую могилу. В нём мои слабеющие ноги вели к краю пропасти, в которой разверзлась алчущая моей плоти пасть.

Вдруг перед глазами полыхнуло блистающим пламенем. Завывающие крики стали достойным аккомпанементом для вновь решившей выйти на сцену рассекающей боли в левой руке. Я чуть не захлебнулся хлынувшим в лёгкие воздухом. Хотелось кричать, но сил на это уже не осталось. Мягкая перина сменилась жёстким песком. Я с заранее запланированной тоской открыл глаза. В них успокаивающим маршем прошествовал пролог рассвета. Боль не стихала, но на этот раз я ей был даже рад. Я сел и огляделся. Деревня осталась где-то за безжалостным горизонтом. Вокруг меня лежал лишь песок и когда-то так настойчиво шепчущий пепел.

Владения Рубиновой пустыни медленно, но верно подходили к концу. Верилось с трудом, но чёткая полоска относительно свежей травы в нескольких километрах от старта моего азартного взора, заставляла верить даже в казалось невыполнимое. Пески нехотя отпускали меня, но цена за это была заплачена с моей точки зрения несколько чрезмерная. И самой тяжёлой потерей были мои весёлые топоры. Они так и остались оскорблённо лежать в центре столь роковой для меня деревушки, затерянной на безбрежных просторах безжалостного песка. И теперь из оружия у меня остался лишь старый нож, используемый в основном для редкой в последнее время трапезы.

Но эта без всякой иронии невосполнимая утрата была, увы, не единственным негативным последствием моей явно напрасной остановки в уже не раз и не ласково упомянутой деревни. Как и предупреждал меня местный староста, по ночам я спать перестал. Мне банально было страшно. Теперь отсыпался я днём, а ночью продолжал свой уставший от меня путь. Перестраиваться под подобный график существования было несколько болезненно, но иного выхода я, увы, не находил. Оставалось надеяться, что этот навязчивый страх является лишь временным явлением. Хотя надеждам, даже самым посредственным, я давно не доверял.

Пока я предавался невесёлым размышлениям, ноги, наконец, долгожданно достигли самых дальних кордонов песочного королевства. Передо мной с упрямой гордостью встал странный, какой-то чужой для взгляда лес. Он состоял из низких, раскидистых деревьев, до краёв полных пьяно-золотой, ласково-рыжей и нежно-багряной листвой. Несколько минут я в приятном изумлении смотрел на его непривычную для моих глаз красоту. Больше времени для остановки я себе позволить, увы, не мог. Боль подгоняла лучше сонма богатых трофеев.

Я вступил под широкие своды местной флоры, достаточно равнодушно задевающие мои грязные от песка волосы. Вместо привычного пения птиц, в этом лесу раздавался лукавый шелест и чуть наивный мелодичный звон. Внезапно одно дерево словно шагнуло в сторону, и я оказался лицом к небольшой холмистой поляне. И на поляне этой меня по все видимости ждали. Я обречённо попытался схватиться за несуществующие топоры. Их было немного, и они казались мне смутно знакомыми. Один из них сделал взволнованное танцующее движение. И в этот момент память изумлённо открыла мне тайну нашей предыдущей встречи. Тонкие руки, салатовые волосы, светло-зеленая кожа, плавные, влюблённые жесты. Это всё я видел в так и незабытом Некрополисе, на одной из картин, которые мне пришлось принести в дар Мёртвым князьям.

Вот только глаза, глаза были другими. На картине в них смеялась счастливая зелень, а в этих глазах я увидел грязное болото. И на самом дне этой бездны сиял роковой факел жестокой и безвременной мести. И сейчас эти, топящие даже самую робкую улыбку глаза смотрели прямо на меня. Наверное, надо было что-то сказать, но в данный момент я был слишком ошарашен столь нежданной встречей, для того чтобы непринужденно начать легко прогнозируемую беседу. Оставалось надеяться на инициативу здешних хозяев. И на этот раз моим надеждам суждено было исполниться.

— Дьявол, — акцент был страшный, но произнесено было чётко и уверенно, — ты снова пришёл.

— Да я вроде первый раз здесь, — я неожиданно начал оправдываться.

— Ты или другой, — взявший на себе переговоры болотноглазый не отрывал от меня тяжёлого взора, — вы все здесь чужие.

А вот это он сказал очень точно. Я действительно чувствовал себя здесь абсолютно чужим. Таким чужим я не чувствовал себя ни в Некрополисе, ни в Лабиринте и даже лёд Коцита показался бы мне сейчас родным домом. Я несколько неуверенно огляделся. Вокруг было очень красиво и я не чувствовал ни малейшей опасности, но эта красота была явно не для моих глаз, а опасности меня просто не удостаивали.

— Я скоро уйду, — оправдываться уже надоело, но я почему-то чувствовал себя виноватым.

— Если сможешь уйти, — губы существа тронул блеснувший злобой оскал.

Эх, как же мне в этот миг было жаль потерянных топоров. Но, слава огню, я и без хохочущей стали был кое на что способен. Я резко и яростно коснулся их Путей, коснулся лишь затем, чтобы тут же отпустить. Эти дороги были не в моей власти. Я просто не мог их постичь, просто не мог осознать их извилистых направлений, их затаенной глубины, их печальных, не замечающих меня жестов. Я бессильно