Прикоснувшийся к ним становится пеплом. Зачастую я страстно желаю оставить поиски,

Снова и снова я упиваюсь избавлением от страстей. Что я видел?

Тайну, недоступную словам, — она промелькнула подобием тени.

Я верю в скептицизм, точно знаю, что жизнь — неизвестная величина,

Не сомневаюсь в том, что мое существование — божественное чудо.

О, нарциссизм неуверенного в себе человека!

Толпа персонификаций в моем уме, сердце сражается

С населившими его бесформенными противниками. Мое левое крыло не в ладу с правым.

О, я уже стыжусь говорить о мнимом полете,

Я обронил крылья во сне". Он утратил во сне соколиный облик,

Но все еще объят всклокоченным туманным ореолом души,

Как незримыми перьями. Полет — лишь состояние

Или метафора. Самый глубокий сон похож на снег,

Как одеяло, устилающее бескрайнюю равнину, он стирает цвета

И географические границы. И он же снеговик,

Под снегом потерявший и голос, и лицо. Еще похож на дерево,

Играющее волнами зеленых листьев, на лебедя, купающегося в стремнине,

На его серебристо-белую изящную шею, похож на переменчивую реку,

Наделенную сразу свойствами зеркала и молотка,

Даруемых нам отражением, и вмиг безучастно их разбивающую.

Он снова взошел к вершине, чем вызвал снежную лавину словесных излияний,

Огромный валун ужаса прокатился по склонам, и слова растаяли в траве на склоне.

Он вернулся ни с чем, однако утверждал, что сорвал тот таинственный цветок,

Но стоило промелькнуть сомнению — и в ладони осталась горстка талого снега.

"Я наблюдал диковинные вещи — ветви без корней,

Что колыхались в полной пустоте. Огромная свеча, сгорев дотла,

Оставила ледниковые отложения в наплывах воска. Статная незнакомка

Прошла мимо, задев меня плечом, и на секунду встретившись с ней взглядом,

Я понял, она — земное воплощение любви, не вестник смерти,

Но и не бессмертная. Я только что возвратился из ада,

Ошибочно решив, что вломился в подвалы рая. Убийца-новичок отрицает

Законность отъема жизни у живых существ. Мясник, забивающий свиней,

Рассуждает о черных дырах, инопланетной жизни и путешествиях во времени.

Один мой знакомый разработчик атомной бомбы

Отличается строгостью ученого и легкомыслием производителя новогодних хлоп ушек.

Вера подобна пилюле, за которую дерутся и наперебой глотают страждущие.

Причина моей болезни в том, что я уверовал в собственное телесное и духовное здоровье,

И подозреваю, что все идеально-прекрасные вещи — лишь проекция иного мира.

Эти люди как лампады, карманные фонарики и неоновые лампы,

Они потребляют топливо и электричество и носят с собой зарядные устройства.

Даже луна для них — слабый источник света, мое бережливое бытие —

Вечный духовный двигатель". Однако если банда людей в черном вдруг похоронит солнце,

Из грязи копьями пробьются его красные сполохи. Солнце, как спелый орех,

Заманчиво скользит с высоты, как ощетинившийся лучами метеорит,

И, преодолев сияющие вершины рационализма, тонет в низинах женственности,

А потом снова воскресает, как добыча, вырвавшаяся из ловушки.

Его буйная простота и тщательно скрываемая сложность имеют общий исток.

Эти прекрасные, окрашенные насилием воспоминания внезапны,

Тогда как на небе расставленные в строгом порядке звезды подчиняются непреложным законам.

Он верит, что каждый живущий принял участие в созидании ада, и сомневается,

Что кто-то смог сохранить наивность и сострадание. Все, что пришло ему в руки, отброшено.

Пути, которыми он прошел, — пути неверные. И подлинники, которых он касался,

Обернулись подделками. Он утверждает, что расставался с любовницами ради того,

Чтобы сберечь любовь. Только безнадежная любовь достойна наших стремлений.

Воодушевление приносят поиски лишь неопределенных вещей,—

Так, доказать отсутствие Бога гораздо сложнее, чем убедить, что Он существует.

Зыбки пути морские, как и дороги небесные.

Гладь — поверхность без надежного основания, как река, размывшая берега,

Полнится не замеченной нами вольностью, чьи свидетели рыбы и птицы.

А он вступил в заповедную чащу. Нехоженые тропы таят неведомые возможности,

Но поросли терниями сомнения и бурьяном. "Я взял в руки серп скептицизма,

Чтобы пожать златые плоды земли, но уверен, что Бог из невидимых

Закоулков мира бесстрастно следит за нами..." Ночь мира близится к середине,

Вращаются жернова Вселенной и перемалывают зерна вспышек.

В темной комнате он выдавливает из себя, как из апельсина в соковыжималке,

Помрачение бренного тела.. а душа его похожа на притупившуюся бритву,

Поранившую бородача. Ночь его детских страхов

Непременно будет изгнана, и снова наступит день, и лишь крошечная тень,

Как семя сумрака, пускает ростки, взращивая ночь. Прежде, чем ему проснуться,

Непременно восходит солнце. "В глазах пессимиста человек, пропустивший рассвет,

Не заметит и заката. Крупные мерцающие звезды хранят память о ясном дне

Где-то в космических далях. Мой облик так же сложно разгадать, как темную материю,

Я верю, что Солнце ожидает коллапс, и верю, что цветы через мгновение завянут,

Потому что их тайно забирает невидимая рука. Я верю, что природа на грани умирания,

И не сомневаюсь, что разорванную цепь не воссоединить, однако огромный муравейник

Под землей ее старательно сваривает и воссоздает. Я знаю, что бесконечность недоказуема,

И не сомневаюсь, что свирепый ветер за промчался мгновенно по опушке,

А я в это мгновение увидел тебя". Его вздыбленные ветром волосы

Как предсказание бесчисленных неведомых дорог.

Движимый инстинктом отвращения к индустриальному обществу,

Он захватил с собой семена трав и души животных,

Минуя шумные улицы и толпы, вступил на тропинку, ведущую в безлюдные горы.

Пустынная осень, плоды созрели, но некому их собирать, это еще больнее видеть, чем жестокий неурожай.

И он созрел, но некому собрать. Как у яблоневого сада на склоне гор,

Его расцвет близится к упадку. Как редкая птица, неведомый зверь в чаще леса,

Он не снисходит до разговоров об одиночестве. "О, я как нерадивый крестьянин,

Пропустивший день сбора урожая. Как рыбак, застигнутый амнезией,

Попал в забытый водоворот, не расставив сетей. Я сбросил одежды веры,

И в плавательном костюме скептицизма преодолеваю океан страстей и желаний,

Все дальше берег, и единственный приют — это островок анархизма.

Кроме шума трав, волн и