одинокого, беспомощного, с винтовкой, при которой не осталось ни одного патрона. Он остановился и еще раз внимательно огляделся. Двор был пуст.

С улицы донеслись громкие голоса и дробный топот конских копыт.

Тимофей перебежал двор и переметнулся через забор в соседнюю усадьбу. Он бежал какими-то занесенными снегом огородами, закоулками, перелезал через изгороди, через плетни и заплоты, сам плохо понимая, где он, куда бежит и почему тянутся и тянутся бесконечные дворы.

Наконец он очутился в каком-то переулке, прошел по нему несколько шагов и увидел впереди железнодорожное полотно.

На невысокой насыпи тускло голубели рельсы и дальше, на запасном и всеми позабытом пути, стояла вереница больных товарных вагонов с выбитыми в стенках досками и настежь распахнутыми дверями. В стороне, за полотном, громоздились заснеженные груды бурого шлака. Еще дальше за насыпью виднелись старые нежилые бараки, а за ними — маленькие деревянные домики, приземистые и почерневшие от времени.

В глубине поселка все еще раздавались винтовочные выстрелы. Но теперь они не напоминали ружейной перестрелки в бою. Они вспыхивали редко, в две-три винтовки, и тотчас же гасли. Может быть, это белые казаки расстреливали рабочих.

Тимофей вышел на полотно железной дороги и вдруг увидел поднимающихся с той стороны насыпи белых солдат. Их было шесть человек. Шли они с винтовками на ремнях и, видимо, совсем не ожидали встретиться здесь с вооруженным повстанцем. Они увидели Тимофея в то же мгновение, когда он увидел их, и один крикнул:

— Стой! Бросай оружие!

Тимофей повернулся и побежал к вагонам. Он слышал, как позади щелкнул затвор винтовки и как что-то непонятное закричали враз солдаты. Ему страшно захотелось обернуться, но он не обернулся, а, вжав голову в плечи, побежал еще быстрее.

Пока он бежал до вагонов, он все время чувствовал у себя на спине между лопаток наведенную мушку винтовки и ждал выстрела.

Потом он спрыгнул под насыпь и побежал, укрывшись за нею. Так бежал он, все с тем же ощущением наведенной в спину винтовки, до тех пор пока не увидел вдалеке всадников в черных шубах. Он знал, что это казаки, но скорее удивился встрече с ними, чем испугался их. Он просто кинулся в сторону, не поняв, а почувствовав, что пора уходить и от линии железной дороги и от поселка, что здесь на каждом шагу таится угроза; кинулся и побежал в степь мимо старых бараков, мимо вросших в землю черных домиков, по какой-то дороге, не зная, что это за дорога и куда она приведет его.

Он опомнился только далеко в степи и то лишь потому, что потерял силы и дальше бежать не мог. Он упал на снег и жадно хватал его ртом, стараясь погасить небывалую жажду, потом вытянулся и закрыл глаза.

Так пролежал он несколько минут. В белом тумане перед глазами его появлялись: то сивая лошадь, стоящая над лужей крови, то усатый вахмистр, пытающийся удержать падающую папаху, то окровавленная щека Игнатова, размотавшаяся портянка на мертвой ноге Коновалова, черные дыры в стенках вагонов порожняка и голубые рельсы на заснеженном полотне дороги.

Наконец, упершись руками в мягкий уминающийся снег, он поднялся и сел. Он был на дне неглубокой котловины с пологими скатами, закрывающими от него и степь и поселок. Рядом валялась винтовка, и шагах в пяти в стороне торчал из снега чахлый в три прута куст.

Тимофею показалось, что уже спустился вечер, хоть он твердо знал, что еще только начало дня.

Скаты котловины покрылись тем пепельным налетом, какой появляется в степи только в ранние сумерки или перед злой метелью.

Тимофей взглянул на небо. Оно было низкое и хмурое, сплошь затянутое грязными облаками.

По скатам котловины пробегал усиливающийся ветер. Прутья куста клонились и пошатывались из стороны в сторону.

Тимофей поднялся на ноги, подобрал винтовку и закопал ее в снегу под кустом. Потом он вышел на не примеченную раньше тропинку и пошел вглубь степи.

Поднявшись из котловины, он остановился и посмотрел назад.

В предметельной мгле он увидел вдалеке поселок и в стороне черное густое облачко паровозного дыма. Видимо, в Куломзино из города шел какой-то поезд.

8

Рассвет приходил медленно. Как бы торопя его, Колчак приказал поднять шторы и все время косился на мутное окно, за которым лежал темный, покрытый снегом Иртыш.

Утро вставало без солнца. Слабый свет, сочащийся с белесого неба, не мог быстро разогнать темноты. Она медленно и лениво сползала в низины, пряталась по овражкам и под берегами Иртыша.

Все казалось затянутым серым дымом: и небо, и степь, и даже лампа, горящая на письменном столе.

В камине дотлевали угли. Осыпаясь, они то вспыхивали красными огоньками, то затухали, покрываясь толстым слоем густого пепла.

Колчак сидел возле камина, вытянув ноги и глубоко уйдя в кресло. Он сидел неподвижно, с закрытыми глазами, как спящий. Только когда входил адъютант, которому было приказано каждые пятнадцать минут докладывать, как идет подавление восстания в городе, адмирал открывал глаза и, не глядя на адъютанта, спрашивал сухим резким голосом:

— Ну, что?

Адъютант докладывал и неслышно выходил из кабинета. Колчак снова закрывал глаза.

Все доклады адъютанта сводились к одному: в городе, уже объявленном на осадном положении, единственный очаг восстания у тюрьмы ликвидирован, но в Куломзине все еще идет бой и связь с фронтом попрежнему не восстановлена.

С каждым разом, докладывая адмиралу, адъютант робел все больше. Вопросы Колчака становились отрывистее, жестче и нетерпеливее. Адъютант с минуты на минуту ожидал вспышки адмиральского гнева и был несказанно обрадован, когда наконец приехал с подробным докладом сам начальник штаба генерал Лебедев. Это по крайней мере часа на