два освобождало адъютанта от неприятной обязанности докладывать раздраженному Колчаку о том, о чем сам адъютант был осведомлен очень плохо и что знал только со слов других — случайных и второстепенных штабных офицеров ставки.

Повеселев, адъютант сейчас же доложил Колчаку о приезде начальника штаба и провел генерала Лебедева в адмиральский кабинет.

Шел уже двенадцатый час. В комнате было совсем светло, однако забытая настольная лампа, напоминая о проведенной бессонной ночи, продолжала гореть, не давая света.

Колчак попрежнему сидел в кресле и не поднялся даже тогда, когда Лебедев вошел в кабинет.

Входил Лебедев с видом человека, обремененного заботами, однако спокойного и в себе уверенного.

— Честь имею доложить, ваше превосходительство, дело оказалось значительно серьезнее, чем мы ожидали, — проговорил он, приблизившись к креслу Колчака и наклоном головы приветствуя адмирала. В расчете на награду он решил изобразить неудавшееся восстание куломзинских рабочих как настоящее серьезное и упорное сражение, одержать победу в котором возможно было, только имея такой талант полководца, какой имел он — генерал Лебедев. — В Куломзине сосредоточились главные силы мятежников. Их было очень много, и, вопреки ожиданиям, они имели прекрасное вооружение, включая даже пулеметы… Не доставало только артиллерии…

— Мне нужно знать, что происходит сейчас, а не то, что было, — желчно проговорил адмирал, даже не взглянув на Лебедева. — Что происходит сейчас?

Лебедев на мгновение опешил, потом кашлянул в руку, одернул китель и, деловито нахмурившись, сказал:

— В сущности, ваше превосходительство, решающее сражение уже кончено. Мятежники разбиты, и Куломзино окружено. Сейчас идет ликвидация отдельных групп, которые еще оказывают сопротивление.

— В чьих руках станция?

— В наших, ваше превосходительство.

— Значит, связь с фронтом налажена?

— Так точно, уже получена телеграмма генерала Гайды. Он просит разрешения в помощь омскому гарнизону двинуть с Урала подчиненные ему войска, — торопливо сказал Лебедев, может быть, рассчитывая сделать приятное адмиралу.

Но Колчак нахмурился.

— Что? Двинуть с фронта войска? Он с ума сошел… Сейчас же, немедленно телеграфируйте, что в Омске все спокойно, что кучка заговорщиков уничтожена верными присяге войсками…

Колчак не поднялся, а скорее вытолкнул себя из кресла, опершись побелевшими руками о подлокотники, и в приливе ненужной энергии заходил по кабинету.

— Но, значит, на фронте уже знают о восстании?

— Так точно, ваше превосходительство. Видимо, это сообщение передали с какой-нибудь железнодорожной станции западнее Омска, — сказал Лебедев, невольно опустив глаза под пытливым и недобрым взглядом адмирала.

Колчак остановился, замер на месте и некоторое время стоял неподвижно, исподлобья глядя на Лебедева, потом снова зашагал по кабинету и заговорил:

— Если знают, то пойдут всякие слухи… Всякие слухи, разлагающие армию… Надо пресечь слухи, пресечь… Отдайте приказ, сообщите войскам, что банды заговорщиков уничтожены, что они пытались поднять беспорядки в городе, освободили тюрьму, освободили преступников… Но были уничтожены, были уничтожены все! Приказ передать по телеграфу, прочесть во всех ротах, батареях, сотнях и эскадронах… Предупредить, что и впредь бунтовщики будут беспощадно уничтожаться…

— Слушаюсь, — сказал Лебедев.

— А генералу Гайде телеграфируйте, чтобы он выполнял оперативный приказ и ускорил наступление. Да-да, ускорил наступление, несмотря ни на какие слухи. Лучший способ дисциплинировать войска — это ввести их в бой. Солдат не должен иметь досуга.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Колчак помаршировал по комнате и уже спокойнее спросил:

— Сколько человек принимало участие в мятеже?

— Пока трудно сказать, ваше превосходительство. В одном Куломзине при взятии поселка убито больше двухсот пятидесяти мятежников, но еще операция не закончилась, еще идет облава…

— А потери наших войск?

— Двадцать казаков и два милиционера.

— Сколько? — переспросил Колчак, пристально посмотрев на Лебедева, и поднял левую бровь.

— Двадцать казаков и два милиционера, ваше превосходительство.

— Двадцать человек… — повторил Колчак и задумался.

Сопоставление цифр потерь у повстанцев и потерь в войсках, посланных на подавление восстания, показалось ему не вяжущимся с докладом генерала об упорном сражении и о наличии у восставших хорошего оружия. Он понимал, что при таких незначительных потерях в карательных войсках потери повстанцев убитыми в бою не могли составить столь значительной цифры, как двести пятьдесят человек, понимал и то, что генерал Лебедев хитрит, стараясь изобразить куломзинскую расправу, как серьезный бой, однако промолчал и даже смутное подобие улыбки расправило морщины на его лбу и оттянуло вниз углы вялого рта.

Лебедев тотчас же подметил перемену в настроении адмирала.

— Казачьи части атамана Красильникова вели себя превосходно, — сказал он. — Они показали высокую отвагу и преданность делу.

— Ну что же, представьте отличившихся к награде, — сказал Колчак. — Рассчитываю, что казаки сегодня же завершат ликвидацию восстания и никто из мятежников не прорвется вдоль железной дороги. Передайте это атаману Красильникову.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Но окружение и теперь уже достаточно плотное. Даже отдельным лицам вряд ли удалось вырваться из казачьего кольца. Пути отступления им отрезаны, а военно-полевой суд начнет функционировать сегодня к вечеру, — сказал Лебедев, с особым удовольствием произнося слово «функционировать», которое ему, очевидно, очень нравилось.

— Как в городе? — спросил Колчак.

— В городе сейчас совершенно спокойно и водворилась нормальная жизнь, — сказал Лебедев. — На окраинах идут облавы. Войска контрразведки ловят разбежавшихся мятежников и освобожденных ими из тюрьмы заключенных.

— Если заключенные не остались в тюрьме, а воспользовались тем, что восставшие открыли двери камер, значит они заодно с восставшими, значит они тоже мятежники, — нахмурившись, сказал Колчак и стал глядеть в пол.

— Некоторые из них добровольно вернулись в тюрьму, ваше превосходительство.

— Когда? — Колчак покосился на Лебедева. — Когда стало известно, что мятежники проиграли, когда казаки окружили город? Маневр! Они не должны были уходить из тюрьмы, а если ушли, пусть пеняют на