— Ну уж! — подумала я смущенно и зло, — прямотак уж и «блудница»!..

«…когда явится Михаэль, великий владыка, защитник твоегонарода, ибо настанет время бедствий, какого доселе не знал ни один народ. Тогдаспасется народ твой — все, кто окажется записан в Книгу…

…И из тех, кто спит во прахе земном,

Многие пробудятся: одни для жизни вечной,

Другие на позор и стыд вечный…»

«А ты иди своим путем, навстречу концу. Ты обретешь покой,но после встанешь, чтоб встретить то, что суждено, в конце времен…»

«…и уходя, напоследок вспомни слова пророка нашего,Иешайягу: „…в конце времен утвердится гора дома Господня… и стекутся к ней всенароды, и двинутся племена многие, и скажут: пойдемте, взойдем на гору Господнюв дом Бога Иакова, чтоб научил нас путям своим, чтобы пошли по стезям его, ибоот Сиона выйдет Закон и слово Господне — из Иерусалима“…»

«…И устроит Господь на горе Сион для всех народов пир изтучных яств, пир из чистых вин… И сметет Он на горе этой покрывало со всехнародов, и явит все племена… Уничтожит Он смерть навеки, и отрет Господь Богслезы со всех лиц, и позор народа Своего устранит Он на всей земле…»

Я сидела перед экраном компьютера, обреченно уставясь внаполненные болью, бессердечно ранящие, но и дающие великую надежду посланияэтого неуловимого малого.

— Все, все… — сказала я себе, — моя каденциязакончена, я уезжаю…

…Закрыла глаза, глубоко вдохнула и залюбовалась плотныматласно-голубым глотком, заполнившим мою носоглотку и медленно потекшим погортани вниз, в легкие… По мере продвижения он теплел, менял цвет к зеленому,нагревался до оранжевого и к концу своего путешествия накалился, стал пунцовыми жарким, растопил нутро, расплавил мягкие кости…

Я стала медленно выдыхать, понижая температуру тела и шалеяот сознания, что впервые мне удалось проделать этот Маринкин трюк… А выдыхая,одновременно погружалась в глубоководную пустоту, и когда выдохнула все, допоследней молекулы, ощутила, что исчезаю…

я исчезла…

оставила в покое этот мир…

отдыхала от него…

и мир отдыхал от меня…

…я вынырнула из детского садика, поднялась над тополями и,ловко отгребая упругий воздух твердой гипсовой рукой, — единственнымвещественным доказательством моего существования, — понеслась в потокахседого рваного дыма, взбираясь все выше и выше… прорвала головою тонкую плевунижнего мира и вылетела вдруг на небесную стремнину, несущуюся полно,всеохватно и мощно…

И мгновенно на бескрайнем поле передо мной закувыркались,выстраиваясь в картинки, персонажи гигантского космического комикса: служители,наемники и обслуга Синдиката; могущественный гордый Норувим с ктубой своегопредка, Клара Тихонькая и Савва Белужный с необходимой всем Катастрофой, ЭсфирьДиамант с душевным словом… клуб Фиры Будкиной в полном составе, Галина Шмак сдвумя рулонами в обеих руках: версткой очередного номера газеты и обоями в деликатныйцветочек… Ревердатго, с лицом сокрытым в тумане своей смертной тоски, и Маринас Пушкиным, похожим на официанта из армянского ресторана, и блаженный старецАвадий, причисленный к лику святых, в потертой куртке швейной фабрики городаРишон ле-Циона; тут было иудействующее племя из провинции Гудрон, и отрядснежных людей с Тянь-Шаньского перевала… — я не успевала заглядывать в лица,узнавать, ахать, кивать, приветствовать… — там были все, все, все, кто хоть раззвонил мне за эти три года, кого мельком и неосознанно я видела в толпе, —все статисты, уплывающие на эскалаторах моего метрополитена, все пассажирыраздолбанных моих поездов… Они выкрикивали в прозрачные пузыри у рта какие-тослова бесшумными голосами и двигались в затылочек, пристраиваясь в хвостнебывалой доселе очереди…

Бесконечная вереница моего народа, моего вселенского народавыстраивалась и восходила по широкому, как мост, трапу на гигантский корабль, ведином, — без конца и без края, — трагическом комиксе…

И впереди были трое: папа, с отдельно упакованными в пакет ножками,мой канадский покойник-однофамилец с размолоченной в кровь блаженно-пьянойрожей, и последний еврейский ребенок в ночи, ангел с сияющими кудрями…

А за ними перли все десять потерянных колен, восстановленныенашими департаментами не за страх, а на совесть, подобранные один кодному, — дети, старики и старухи, идиоты и гении, проходимцы иправедники, пламенные борцы и вороватые пьяницы, бомжи, академики, плясуны,слесаря… — все, забывшие, кем они были и не подозревающие — кем станут…

И царственная стая цветных иерусалимских львов сопровождалаэту неисчислимую рать… Вел их огненный ангел-пироман, поджигающий мир вотместку за все его подлости и безумства, в назидание народам и странам.

И я, блудница забытая, безропотно пристроилась в хвост этойвеликой очереди.

Легко и дружно мы поднимались по трапу на гигантскийкорабль, увозящий нас через Эгейское и Мраморное моря к Земле Обетованной, мы восходилив край, обещанный абстрактным Богом из вечно недостижимого будущего — своемубезумному жестоковыйному народу, своему забывшему, растерявшему обетованиенароду, играющему с огнем во все времена…

Мы восходили в Иерусалим, лежащий на водах текущих и наводах застывших, мы вплывали в Иерусалим — в Венецию Бога, — по каменнымканалам которой текла и текла жертвенная кровь, омывая подножия золотых львов,стерегущих неумолчный ее, звенящий прибой…

…Очнулась я на диване в своем кабинете, со звенящей головой,в расстегнутой блузке и с Машиным, пропитанным нашатырным спиртом, платочком налице.

— Так. В чем дело? — строго спросила я, садясь иловя пуговку блузки еще бесплотными пальцами левой руки.

— Вы грохнулись в обморок, — доложилКостян. — Маша услышала какой-то шум, вбежала, а вы лежите головой наклавиатуре…

— Дураки, — сказала я сурово, — это обычнаямедитация…

Они все стояли вокруг меня, растерянные и испуганные. У Машив руках была какая-то папка. Я улыбнулась:

— Ну-ну, спокойно, я еще жива… Маша, что это у тебя?

— Рукопись, — сказала она… — от Кручинера, наложеннымплатежом, вот: «Мое высокое Слово»…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Той же ночью мы покидали Россию.

— Э-х, Ильинишна, — приговаривал Слава,подтаскивая чемодан к багажнику, — хоть обниму вас по случаю, напрощание-то… С такой бабой три года ездил, и кто поверит — чисто евнух!

В последний раз мы промчались свободной Якиманкой, вылетелина мост, оставили по левую руку празднично подсвеченный Кремль…

— Постойте! — воскликнула я, — заглянем наминуту в Синдикат!..

— А ты не наелась ли, по уши?.. — недовольнозаметил Борис…